Особый дар доброты

Евгений Стеблов писал: «Нам всегда интересны подробности из жизни людей значительных — какие-то частности, происшествия, несуразицы, казусы. Особенно казусы, происшествия, противоречия, которые отличают знаменитостей от простых смертных, а еще более те, что сближают... Предвидя подобный интерес, прежде чем писать эти строки, я обратился не только к своей памяти, но и к памяти своих коллег. И вот ведь что интересно: о Любови Петровне почти никто никаких частностей — в указанном смысле — не припоминает. Неразделимое, целостное впечатление оставила она о себе» (25).

Однако есть человек, который вспоминает об Орловой немало частностей. Это А.М. Сараева-Бондарь. Августа Михайловна дружила с Любовью Петровной много лет и нарисовала весьма объемный и детально прочерченный ее портрет:

«Она была интеллигентна в прямом смысле этого слова. Она была человеком мыслящим, одаренным, тонким, со своим, только ей присущим восприятием жизни. Чувство юмора не покидало ее даже в самые напряженные моменты. Она умела все: смеяться и грустить, радоваться и увлекаться, «зверски» трудиться над ролью и дружить, заниматься хозяйством в саду и на кухне, обивать тканью мебель, вдохновенно представлять наше искусство за рубежом. А уж то, что она умела делать перед киноаппаратом, знают все советские люди. Дружба с ней была праздником. О всенародном признании знала, ценила его бесконечно, но некоторые формы внешнего выражения популярности воспринимала прямо-таки мучительно. Стараясь всегда незаметно прошмыгнуть по улице, остаться неузнанной на вокзале, в магазине, забавным жестом опускала на лицо шляпку, когда видела прикованные к ней взгляды (...).

Восторги собеседников в ее адрес она как-то очень умело переводила на оценку фильма, спектакля, зрителя. Интерес лично к себе — «любопытствующее разглядывание» — пресекала решительно.

— Скажите, вы — Орлова?

Ох и не любила она, когда ее так узнавали! Любовь Петровна сжимала мою руку.

— Нет, — отвечаю я, — Орлова — это я, а Наталья Павловна так похожа на Орлову, что композитор Дунаевский написал для нее однажды песню Анюты!

Ничего не понявшая дама отскакивала от нас, а мы едва сдерживаем смех» (4).

Видимо, в данном случае Любовь Петровну шокировала некорректная, бесцеремонная форма обращения. А если к ней подойти и вежливо, извинившись, сказать: «Дорогая Любовь Петровна, как я счастлив выразить вам...» и прочие теплые слова, думается, ничего, кроме чувства благодарности, актриса бы не испытала, хотя, возможно, сослалась бы на сценарий, на режиссуру и пр.

Однако продолжим воспоминания Сараевой-Бондарь:

«Смотреть фильмы со своим участием Любовь Петровна не ходила никогда и, если случалось быть зрительницей во время юбилейных торжеств или фестивалей, всегда находила в своей роли какие-то изъяны.

Орлова всегда была прекрасным собеседником и благодарным слушателем. Рассказывать ей, делиться с ней было радостно и легко: реакция была моментальной и точной. Сидим с ней, смотрим спектакль в Большом драматическом театре имени Горького «Правду, ничего, кроме правды!». Неподалеку от нас, в публике, ведущий Кирилл Лавров.

— Смотри, — шепчет Любовь Петровна. — Мартынов шестидесятых, рыцарь советского образа! (Мартынов — герой фильма «Цирк», которого сыграл артист С. Столяров.) Хороший облик, человеческий...

— А артист? — спрашиваю я.

— Ну, думаю, что он сейчас на своих творческих качелях еще не раскачался, но раскачается. Была бы помоложе, сыграла бы с ним.

В антракте нас приглашают за кулисы. Роль гостеприимного хозяина в тот вечер была поручена В.И. Стржельчику:

— Все знают, Любовь Петровна, что вы у нас сегодня в театре. Ну как?

— Правду, ничего, кроме правды? — смеется Орлова. — Удивительно честно и правдиво звучит спектакль!

Потом ее попросили оставить свой автограф на потолке гримуборной С. Юрского. Любовь Петровна, встав на стул, расписалась и спросила, как можно выбраться на крышу.

— ???

— Чтобы на трубе, на самом высоком месте расписаться в честь режиссера (4).

Кино и Театр — два зрелищных вида искусства, между которыми много общего, в том числе и в организационных вопросах. Но есть и существенные различия. Производственная и творческая деятельность в кино отличается непостоянством, текучкой кадров в съемочных группах. Для каждого фильма собирается новый коллектив: актеры, съемочный и обслуживающий персонал... Потом все расходятся и, бывает, не встречаются годами. А на следующем фильме собирается новый состав.

В театре же — постоянный, стабильный коллектив. Ты каждый день там встречаешься с одними и теми же людьми в творческом и в обслуживающем составе. И так в течение многих лет, а бывает — и всю жизнь. И вот здесь у Любови Петровны проявились качества, о которых не было известно в кинематографе и, почти все говорят, в театре. Одна из ведущих актрис Театра им. Моссовета народная артистка России Людмила Викторовна Шапошникова рассказывала, что Любовь Петровна отличалась удивительным тактом, предельным вниманием и уважением к собеседнику, будь то режиссер, гример или театральный сапожник — она со всеми была одинаково мила и внимательна. А главная ее особенность — трогательная доброта, мгновенная и деятельная реакция на чужую беду. Она не проходила мимо чьего-то несчастья или каких-то невзгод. Для всех у нее находились нужные, действенные слова. И всем она старалась помочь: что-то доставала, куда-то устраивала, говорила с нужными людьми. Любовь Петровну в театре любили. Очень трогательно относился к ней обслуживающий персонал, для которого она была воплощением идеала актрисы. Своим знакомым Любовь Петровна любила дарить сувениры — милые и в то же время полезные вещички. Людмиле Викторовне она как-то привезла из зарубежной поездки большой косметический карандаш для обводки губ.

— У нас тогда ничего подобного еще не было, — рассказывала Шапошникова, — и нам это было в диковинку и потому особенно приятно... Этим карандашом я пользуюсь до сих пор.

Реакция Орловой на чужую беду, как рассказывала Людмила Викторовна, была просто феноменальной. Наверное, эту гуманную миссию Любовь Петровна также считала непреложной обязанностью звезды, естественной для нее как для человека.

— Помню такой случай, — продолжала Людмила Викторовна. — В конце 62-го года мы собирались на целину со спектаклем «Миллион за улыбку». И вот однажды, встретив меня, Любовь Петровна спросила:

— Милочка, я слышала, что вы уезжаете на целину?

— Да, готовимся.

— Но там же сейчас, наверное, холодно?

— Не знаю.

— А сколько человек вас едет?

— Около десяти.

— А когда вы будете в театре?

— Пока не знаю, Любовь Петровна.

— Я бы хотела повидать Вас.

— Пожалуйста. Приду, когда скажете.

— Мы договорились, — продолжает Шапошникова. — Я прихожу в театр, а она уже ждет меня. А рядом, на столе, большая коробка из-под туфель. Причем туфель не ее, а явно Григория Васильевича. Такая большая коробка. «Это вам в дорогу», — говорит. «А что там?» «Разные лекарства. Мало ли что может быть. Неизвестно, какая там еда, какая будет погода. Мне это подобрали на Сивцевом Вражке (там располагалась закрытая ведомственная аптека). Здесь вы найдете все, что может пригодиться, как скорая помощь».

— И последнее, — продолжает Людмила Викторовна. — У нас готовился спектакль «Сомов и другие» по пьесе Горького. Я должна была играть там некую Арсеньеву, передовую даму. Но я выбыла из спектакля, ушла в декрет. И как раз в день премьеры находилась на родильном столе. А когда вернулась из отпуска, в театре, конечно, обновился репертуар. И вот Любовь Петровна встречает меня однажды и задает тот же вопрос: когда вы будете в театре? Мы с ней встретились, и она протягивает мне тетрадь, написанную довольно крупным почерком. «Я хочу, чтобы вы играли мою роль». В этой тетради была переписанная ею собственноручно роль Лидии — жены Сомова, с ее пометками, а также с замечаниями режиссера Ирины Сергеевны Вульф. В тетради все было расписано: бери и готовь роль. А потом, после Любови Петровны, я играла другую ее роль — странную миссис Сэвидж.

Шапошникова говорила о душевной щедрости Любови Петровны, которая не «тряслась» над ролями, доброжелательно относилась к соперницам, игравшим ее роли во втором составе. Все это несомненно было в Орловой. Но можно предположить, что в данном случае у нее имелась еще одна причина расстаться с ролью Лидии. Как уже говорилось, пьеса Горького «Сомов и другие» — о борьбе с «врагами народа». А Любови Петровне, учитывая судьбу ее первого мужа Берзина, вероятно, было нелегко играть в этой лживой пьесе. Но прямой отказ от роли в то время мог повлечь за собой оргвыводы и актриса решила избавиться от нее таким способом.

Теперь рассказ другого актера этого же театра — Евгения Стеблова: «Если и пользовалась Любовь Петровна высоким своим положением, то только ради того, чтобы помочь другим. Помогала она всем, кто к ней обращался. Писала всевозможные ходатайства, доставала лекарства, поддерживала морально. Она первая поздравляла с успехом и как бы не замечала неудач» (25).

А вот что рассказывает об этом свойстве актрисы М. Голикова:

«Во время одной из прогулок, я сказала ей: «Какая ты счастливая! Быть такой знаменитой!» «Знаешь, что в этом самое замечательное? — услышала я. — То, что мое имя дает мне возможность очень многое сделать для других». При ее сдержанности такая фраза могла быть только искренней. И она, действительно, очень много помогала людям. Ей писала вся страна, и она хлопотала и доставала — путевки, место в больнице, лекарства, квартиры...

А однажды пришло письмо от женщины из какого-то провинциального маленького городка. Муж и два сына этой женщины погибли на войне. Когда они уходили на фронт, она посадила в честь каждого по тополю. Мужа и сыновей не стало, а их деревья живут и растут. Но городским властям понадобилось срубить тополя, чтобы расширить проезжую часть около этого дома. Вдова просила защиты, и Люба поехала. Тополя рубить не стали» (17).

Дальше М. Голикова пишет, что в организованной ею радиопередаче, посвященной Любови Петровне Джим Паттерсон (помните негритенка в фильме «Цирк»?) хорошо сказал, что в умении Орловой располагать к себе был какой-то удивительный профессионализм. Понятия «профессия», «профессионализм» в данном случае соотносились не только с актерскими, но и с личностными качествами Любови Петровны. Потому что она — высокий пример овладения самой сложной профессией: уметь высоко прожить свою жизнь».

Ия Саввина передает рассказ Фаины Раневской:

«Я спросила ее как-то: «Любочка, в чем секрет вашей молодости?» — «Я никогда никому не завидовала и всем хотела добра»... Вдумаемся, ведь в этом тоже секрет феномена Орловой — хотела добра.

Я знаю только одну женщину, на которую Любочка иногда сердилась. Объясняла она мне это тоже необычно. «Я сержусь на нее за то, что она заставляет меня сердиться».

Я оценила глубину Любочкиного сострадания всему живому, когда она рассказывала мне о своем посещении корриды. Вышел бык — и в него полетели бандерильи, впились ему в холку. «Мне показалось, что я увидела в его глазах изумление. Я заплакала от жалости к животному, в ужасе бросилась к выходу, чтобы не видеть восхищенные лица людей, наслаждавшихся страданиями ни в чем не повинного животного». Она говорила это со слезами на глазах. И как я ее понимаю! К замечательному Хемингуэю я отношусь хуже, чем он этого заслуживает, за его воспевание корриды.

Неповторимо пленительная, истинная доброта — притягательная сила Орловой, естественно переходя из жизни в творчество, обогащала ее как актрису. Когда я тяжело заболела и требовалась операция, Орлова приняла во мне такое участие, забыть которое невозможно. Это даже не дружеская забота. Так могла бы себя вести только любящая дочь» (21).

А. Сараева-Бондарь: «На первый зов прийти кому-нибудь на помощь, кого-то поддержать в трудную минуту, она откликалась мгновенно. И в этом искреннем душевном порыве для нее не существовало ни чинов, ни рангов. Для нее не имело значения, о ком она проявляет заботу — о знаменитом академике или проводнице вагона, известной актрисе или скромной уборщице» (4).

Евгений Стеблов: «Эта великая женщина мудро осознавала свое положение «первой звезды» советского экрана и полно соответствовала своему предназначению. (Тут, возможно, еще не до конца изучена социальная роль киноактера в современном обществе, тут, возможно, еще есть над чем подумать.) А народную артистку СССР, лауреата Государственных премий Любовь Петровну Орлову в Московском академическом театре имени Моссовета все ласково за глаза называли Любочкой. Потому что скромнее и добрее человека в театре не было. Качества эти дефицитны вообще, а в театре в особенности, ибо актерское дело — жесткое и конкурентное. И не ко всем в театре относятся так сердечно, так нежно» (25).

Ия Саввина: «В театре за глаза ее называли Любочка. Это не фамильярность. Это нежность. Наша Любочка была гордостью театра и делала людям много добра. Но любовь к ней не была меркантильной платой за содеянное. В этом был ее особый человеческий талант — вызывать в окружающих желание любить себя, относиться к себе по-доброму, не только потому, что это Орлова, не только потому, что это хороший товарищ, а просто так. Актриса с магией имени была хрупкой, маленькой женщиной, изящной, со вкусом одевающейся, с добрыми глазами, прелестной улыбкой, утонченной интеллигентностью.

Любовь Петровна Орлова дважды серьезно повлияла на мою личную судьбу. В 1960 году я дебютировала на сцене Театра имени Моссовета в роли Норы. До этого ее несколько лет играла Любовь Петровна. Я ничего не понимала в театральной жизни и не задумывалась даже, не обижает ли знаменитую артистку посягательство на ее работу. Но в день первого спектакля я получила корзину цветов с запиской: «Норе от Норы». Это была самая большая награда — цветы от кумира, от любимой актрисы. Сохраняю записку, как талисман — с этого дня я уже не рвалась из театра в свою прежнюю профессию.

А через несколько лет у меня пропал голос. Нужна была операция. Друзья, знакомые, семья и самые близкие люди, да и сама я, говорили «ай-ай», и все. Орловой не было в театре очень долго, она снималась. А когда мы встретились и Любовь Петровна услышала мой голос, она пришла в негодование. Я никогда ни до, ни после не видела ее в таком гневе. Любовь Петровна кричала на меня, говорила, что я теряю профессию, что у меня нет воли и я не заслуживаю никакого уважения, ожидая трагического конца. И ушла.

А утром следующего дня позвонила мне. «Все устроено. Все необходимые бумаги в театре я сделала, немедленно приезжайте. Вас будет смотреть лучший специалист в этой области — Павел Антонович Демидов. Это гениальный врач и замечательная личность. Что он скажет, то мы и сделаем». ...Любовь Петровна так и сказала — «мы». Через месяц после операции я говорила нормально.

Вы скажете, что так поступил бы на ее месте любой хороший человек. Сделал бы это, если бы мог. Нет, вникать в чужую беду не только советом и сочувствием, но конкретно, осязаемо, делом, — это редкое и драгоценное качество, которого не хватает многим очень милым и хорошим людям» (32).

И все-таки к такому поведению Орловой различные люди могут отнестись по-разному — все зависит от их собственного душевного богатства. Одни оценят его как нормальный человеческий поступок, другие увидят в нем нечто возвышенное, третьи — стремление завоевать популярность. К сожалению, в нашем обществе наблюдается постоянно повышающийся дефицит добрых человеческих качеств, и на этом фоне поступки Любови Петровны кажутся особенно впечатляющими.

Н. Молчадская передавала рассказ одной женщины, которую в конце 50-х годов она встретила у Э. Гарина и фамилию которой, к сожалению, не запомнила. В 30-е годы муж этой женщины был директором «Мосфильма». (Директора в то десятилетие менялись очень часто и его фамилию установить не удалось.) К жене высокого начальства кинодеятели проявляли повышенное внимание: комплименты, целование ручек, поздравления с праздниками... Но в 37-м мужа объявили «врагом народа», а за одно отправили в лагерь и ее. Муж погиб, а ее во время хрущевской оттепели освободили. Ей приходилось заходить на «Мосфильм», чтобы оформить и получить за погибшего мужа мизерную компенсацию. И в отношении к ней — полная метаморфоза: в администрации студии — волокита и равнодушие, а те, кто целовал ей руки, сейчас не узнавали ее. Но вот однажды, когда она шла по территории «Мосфильма», вдруг рядом затормозила проезжавшая мимо «Волга». Из нее выскочила Любовь Петровна, бросилась к своей многострадальной знакомой и со слезами на глазах стала обнимать и целовать ее. Орлова попросила эту женщину непременно зайти к ней домой и впоследствии очень существенно помогла ей.

Демократизм Орловой «шел от души, — подчеркивал Плятт. — Кто-то, скажем, в плохом настроении. Любовь Петровна обязательно поинтересуется: почему? Найдет ласковое, хорошее слово, утешит, поможет. Ее просто обожали и гримеры, и костюмеры» (15).

По-видимому, Орлова была прекрасным физиономистом и такую прозорливость питала ее душевная чуткость...

Как-то Любовь Петровна, проходя в кабинет Александрова, в бытность его директором «Театра киноактера», заметила, что его секретарь Е.М. Бразильская чем-то расстроена. И сразу же спросила: что случилось?

Этот факт знаменателен сам по себе... В последнее время мы разучились видеть состояние близких и тем более случайных встречных или не обращаем на них внимания. А Орлова увидела и не прошла мимо. На ее вопрос Екатерина Михайловна ответила, что ее сына Юру призывают на военные сборы, а он вышел в финал ответственных шахматных соревнований. Жалко, если он не будет участвовать в предстоящем турнире.

— Не беспокойтесь, Екатерина Михайловна. Начальник Московского военного округа мой поклонник. Я позвоню ему.

И Юрий Бразильский принял участие в шахматных соревнованиях.

Знаменательно то, что такая обаятельная и добрейшей души женщина принадлежала к родовитому русскому дворянству. Случайность? Но случай — проводник, выразитель закономерности. Главную роль в становлении человека играло, конечно, воспитание — в семье, в гимназии, в кругу родственников, друзей и знакомых...

Евгений Стеблов: «Агния Ивановна Гусева, костюмер, много лет проработавшая с Любовью Петровной, как-то спросила ее: «Отчего вы никогда не раздражаетесь, не срываетесь, отчего добрая вы такая?» «Наверное, потому, Ага, что у меня все хорошо, я счастлива», — вздохнула Любовь Петровна. Это был разговор двух женщин. Это был женский разговор» (25).

Однако, думается, что Орлова никогда не «раздражалась и не срывалась» в значительной степени от присущей ей корректности, от умения сдерживать себя в неприятной ситуации, подавлять отрицательные эмоции.

«Мы не были друзьями-приятелями, — писала Рина Зеленая. — Но всегда, по-моему, ощущали приязнь и удовольствие видеть друг друга. Между прочим, Любовь Петровна, при всей ее открытости и доброжелательности, не любила бесцеремонности в отношениях. Есть актеры, которые хотят вас обнять, похлопать по плечу, поцеловать. Встречаясь же с Любовью Петровной, они, ощущая ее дружелюбие, интерес, участие, тем не менее невольно удерживали себя от нее как бы на расстоянии вытянутой руки» (24).

С. Николаевич: «Наверное, нет в нашем кино другой актрисы, которую бы так беззаветно любили и которая была бы так недоступна, — писал С. Николаевич. — Она могла разрешить поглазеть на себя, но не более чем длится киносеанс. Она могла позволить приблизиться к себе, но не дальше первого ряда партера. Она умела быть откровенной, но не больше, чем полагается по тексту ее роли. Той единственной роли, которую ей предназначила эпоха, — идеальной женщины 30-х, femina Sovietica» (11).