Последние беседы, последние встречи

Так случилось, что начиная с 1963 года мои встречи с кинематографистами, в особенности с давними моими друзьями по этой сфере искусства, стали более частыми.

Встречи и официальные, и просто дружеские.

С Любовью Петровной и Григорием Васильевичем встречаться и беседовать было особенно интересно. Я всегда испытывал искренние симпатии к этим прекрасным людям, с которыми к тому времени был знаком уже более четверти века. И они всегда с добрым чувством относились к встречам со мной. Я не мог не воспринимать этого их чувства, глядя им в глаза, светившиеся живой, покоряющей, искрометной улыбкой.

Осенью 1963 года, в самый листопад, когда все тропки и дорожки возле кунцевских дач были покрыты плотным ковром из опавших листьев, Григорий Васильевич уговорил меня заглянуть к нему на дачу «хоть на часок» и полюбоваться золотым осенним раздольем.

— Вы были у нас, помнится, зимой; ни весной, ни летом побывать вам не удалось, а нынче просто чудо что за осень... Да и Любовь Петровна не раз вас приглашала...

И мы поехали.

Любовь Петровна встретила нас у самых ворот.

— Боже мой, как же вы легко одеты, вы же замерзнете в этом вашем легкомысленном плаще! — так совершенно неожиданно воскликнула она, пожимая мне руку. — У нас нынче ночью уже был легкий заморозок...

— Надеюсь, не творческий заморозок, — попытался я пошутить.

— Нет, конечно... Творческих заморозков мы не испытываем, хотя их время как будто и пришло... Кстати, вы, надеюсь, читали статью Климентия Минца в журнале «Искусство кино»? Она очень удачно названа — «Мажор»... Не «фа-диез-мажор», какой ему представляется тональность фильмов, поставленных Григорием Васильевичем, а просто «Мажор». Он требует солнечной, радостной, яркой музыкальной комедии, которую, по его словам, ждет народ...

Я ответил, что статью эту прочитал давно, будучи в Кисловодске, в отпуске, статья эта мне показалась актуальной и очень живой по изложению.

— Ну, вот об этом мы сегодня и потолкуем у камина, — растягивая слова, как-то очень уж задумчиво сказала Любовь Петровна, взглянув на Григория Васильевича, словно испрашивая его согласия.

Пока Григорий Васильевич ставил машину в гараж, мы вошли в нижний, «каминный», зал их дачки. Отсветы пламени из камина падали на коврик, лежавший на полу, на глубокие кресла и небольшой диван. Любовь Петровна усадила меня в кресло возле самого огня, а сама по скрипучей лесенке поднялась наверх, в свою комнату, чтобы переодеться.

В ожидании хозяев я взял в руки лежавший на столике у камина июльский номер журнала «Искусство кино», который перед нашим приездом Любовь Петровна, видимо, читала, и попытался, листая его, восстановить в памяти содержание статьи Минца.

Статья была юбилейной, приуроченной к 60-летию Григория Васильевича, и написана так, словно ее автор беседовал с друзьями, — столь взволнованным и образным показался мне язык статьи. Минц рассказывал о недавнем своем посещении Кинотеатра повторного фильма у Никитских ворот, где в тот день шли «Веселые ребята». Он вспоминал о «гомерическом хохоте» зрителей, раскаты которого, по его словам, звучали «как майский гром, заряжая душу электрическим зарядом оптимизма».

Александров, писал Минц, «понял значение песни и понял это как художник, пожалуй, первым в отечественной кинематографии... Буквально на другой день после выхода этой комедии в свет народ дружно запел песни из «Веселых ребят».

Он вспоминал и о «Цирке», и о «Волге-Волге».

В фильме «Цирк», писал Минц, «патетика сочеталась с юмором. Лирика выигрывала от связи с комическим. Музыка и песня по-прежнему были органическими компонентами картины... Любовь Орлова в роли Марион Диксон была восхитительна. Интересно, что это была первая советская киноактриса, которую назвали «звездой» кино».

А «с песнями из «Волги-Волги», — говорилось в статье, — народ шел на Красную площадь. Эти песни народ распевал на массовых гуляньях, на колхозных полях, на фабриках и заводах. Эти песни можно было услышать в поездах, на пароходах, на стройках и лесосплавах. Эти песни поистине помогали жить и трудиться».

«Размышляя о творческом пути Г. Александрова, — писал Минц в заключение, — я прежде всего думаю о том ценном, что он создал вместе со своим творческим коллективом». Он напоминал, что в этом коллективе работали такие комедиографы, как И. Ильф и Е. Петров, В. Катаев, Н. Эрдман, В. Масс, И. Бабель, поэт-песенник В. Лебедев-Кумач и другие мастера смешного. Его постоянными участниками были композитор И. Дунаевский и такие выдающиеся актеры, как Любовь Орлова, Игорь Ильинский, Леонид Утесов, Владимир Володин. Это было поистине великолепное созвездие, постоянное творческое содружество.

И далее шел вывод, к которому пришел Минц: Нельзя создавать комедию в одиночестве».

«Скворец и Лира». Людмила Грекова — Л. Орлова

Восстановив в памяти все положения статьи Минца, я понял, почему с такой глубокой заинтересованностью заговорила о ней Любовь Петровна.

Действительно, возникшая в первые послевоенные годы обособленность творцов комедийного жанра в кино, их очевидная разъединенность волновала буквально всех: и кинематографистов и зрителей. И Минц ставил вопрос о создании на киностудии «Мосфильм» творческого объединения комедийных фильмов.

«Скворец и Лира». Людмила Грекова — Л. Орлова, Федор — П. Вельяминов

«Мы надеемся, что такое объединение будет! — писал он. — Мы хотим увидеть режиссера Александрова у кинокамеры. Мы хотим услышать из уст Григория Александрова команду:

— Мотор!..»

— Ну, что вы скажете? — как-то очень уж весело, заметив в моих руках журнал со статьей Минца, спросил, входя в зал, Григорий Васильевич. — Откликнется ли на это предложение Госкино?

— Вы считаете, — осторожно спросил я, — что дело только в этом?..

— Ну, конечно же, не только в этом, — услышав мой вопрос, сказала Любовь Петровна. Спустившись к нам с верхнего этажа дачки, она присела на диван справа от камина. — Конечно же, есть и другие причины. Мы постоянно говорим о них с Григорием Васильевичем... Главное, видимо, в том, что время стало другим и музыкальная комедия должна быть иной, отвечающей духу времени, новой и по содержанию и по форме...

— Новое — это хорошо забытое старое, — с улыбкой, показавшейся мне очень грустной, заметил Григорий Васильевич.

— Вы слышите, что он говорит, — тотчас, обращаясь только ко мне, сказала Любовь Петровна, словно продолжая давно начатый спор с мужем. — Вот как верен Григорий Васильевич нашим успехам в тридцатые годы... Конечно, мне приятно было прочитать статью Минца. Но и он, кажется, согласен с тем, что новое — хорошо забытое старое... Чаще же всего это совсем не так. Григорий Васильевич сейчас ищет тему для нового музыкального фильма. Уговаривает меня, а я после «Русского сувенира» сомневаюсь — дело не только в теме. И с каждым днем сомневаюсь все больше.

— Все в мире быстро меняется, — продолжала она, — а зрительские интересы меняются особенно быстро. Вы, вероятно, видели новые комедии Рязанова «Карнавальная ночь» и «Гусарская баллада», Чулюкина — «Неподдающиеся» и «Девчата» или, на худой конец, «Черноморочку» Коренева. Там тоже поют... Но сопоставимы ли эти фильмы с музыкальными комедиями тридцатых годов? Вы, вижу, не очень-то твердо говорите «нет». Значит, у моих сомнений есть основания. Попытки повторить приемы прошлого в «Русском сувенире» нам явно не удались. Следовательно, надо искать...

«Скворец И Лира». Генерал — Г. Александров, Людмила Грекова — Л. Орлова

Я воспроизвожу мысли Любови Петровны через двадцать лет после столь памятного мне свидания. Может быть, излагаю я их и не дословно, но то, что было сказано ею тогда, запомнилось мне надолго. Она, эта ее речь, словно и сейчас звучит здесь, совсем рядом, у моего письменного стола, звучит с новой силой...

После длительной паузы, которая, судя по всему, потребовалась всем нам для размышлений о сказанном, Григорий Васильевич поднялся, снял вскипевший чайник, заварил чай и наполнил чайные чашечки.

— Пожалуйста... Пожалуйста...

Он вновь сел в свое кресло и сказал, словно припоминая что-то очень важное:

— Я уже говорил Любови Петровне, что мы делали когда-то не только удачные музыкальные комедии, были у нас и после войны достойные вещи. И теперь, думается, можно было бы обратиться не только к излюбленному нами жанру музыкальной комедии, а скажем, если не к детективу, то к приключенческому жанру. Меня в этом жанре весьма заинтересовали картины «Человек меняет кожу» Перельштейна, «Барьер неизвестности» Курихина, «Операция «Кобра» Васильева, наконец, «Планета бурь» Клушанцева. Это фильмы, на которые нынче зрители валом валят... Так почему бы и нам не обратиться к этому жанру?.. Я думаю, что мы могли бы создать увлекательнейший фильм, например, о наших разведчиках. Сознаюсь, кое-какой материал для сценария я уже раздобыл. У меня даже есть их клички — «Скворец» и «Лира». И разве Любовь Петровна не могла бы сыграть роль смелой советской разведчицы? Или любую другую роль? Разве не были ее творческой удачей, разве не отличались драматической глубиной исполненные ею отнюдь не в комедиях роли Ксении Лебедевой в фильме «Ошибка инженера Кочина», или танцовщицы Паулы Менотти в «Деле Артамоновых», или, наконец, американской «ведьмы» Джанет Шервуд во «Встрече на Эльбе»?..

Он, видимо, готов был назвать и другие удачные роли Любови Петровны, но она перебила Григория Васильевича.

— Все это хорошо, — сказала Любовь Петровна, — но это не заглушает моих сомнений. Согласитесь, Григорий Васильевич, что реально существуют и некоторые другие, весьма серьезные причины, почему нам в последние годы не везет в кино...

— Но какие, позвольте спросить? — несколько раздраженно, подбрасывая поленья в камин, перебил жену Григорий Васильевич. — Что же это за причины такие, которые мешают актрисе исполнить предлагаемую ей роль, к тому же написанную для нее специально?..

— Есть одна такая, и притом весьма веская, причина, — как-то очень спокойно и также глядя в камин ответила Любовь Петровна. — Это — возраст... Я до сих пор помню не очень тактичную похвалу тому, как я выглядела в «Русском сувенире», которая содержалась в статье одной газеты, кажется, «Ферганской правды». Вы помните? У нас с вами был разговор об этой статье...

Любовь Петровна поднялась, подошла к письменному столу слева от камина и извлекла из ящичка небольшой альбом в сафьяновом переплете.

— Да, — повторила она, — именно из той газеты, я не ошиблась. Вот что она писала, пытаясь выдать свое сочувствие мне за похвалу. Слушайте: «Мастерство ее перевоплощения всегда пленяло публику». Ну, допустим, что так, а дальше: «С годами не померк, не состарился талант выдающейся советской актрисы». В том-то и дело, что и «состарился» и «померк». Я же живой человек и понимаю, что хотел сказать рецензент: шестьдесят лет — это не тридцать... То, что еще проходит в театре, в кино пройти не может...

Она замолчала и несколько минут сидела молча, грустный взгляд ее выразительных глаз был устремлен в каминное пламя, в потрескивавшие там березовые поленца. В этот момент ее одолевали мучительные раздумья, в ней боролось желание сняться в фильме, задуманном Григорием Васильевичем, и понимание несоответствия своего возраста возрасту героини.

— Я думаю, — сказала она, обращаясь к мужу, — что и годы у нас уже не те, когда актриса легко входит в кадр... Взгляните на мои руки. Если вы, Григорий Васильевич, предложите мне роль двадцатилетней разведчицы и я возьмусь за эту роль, то вам же придется снимать крупным планом не мои руки, а чьи-то другие, совсем молодые руки... Отсюда и идут мои сомнения...

На юбилее Г. Александрова

До сих пор я ношу в душе очень сложные, поначалу просто тревожившие меня воспоминания об этом откровеннейшем разговоре возле камина. Мне показалось тогда, что настойчивость Григория Васильевича в конце концов может побороть сомнения Любови Петровны. Так, в сущности, позднее оно и случилось. И уже тогда, сознаюсь, мне захотелось сказать об этом моим друзьям, ответить откровенностью на откровенность, только, как в таких случаях говорят, «не хватило пороха».

Я поблагодарил за беседу, за неизменно дружеское гостеприимство и стал прощаться.

Ю. Яковлев, Л. Орлова и Г. Александров. Кинопанорама, 1974

В дальнейшем столь доверительных бесед с Любовью Петровной и Григорием Васильевичем у меня не было, а если они и были, то не оставили в душе памятного следа. И только через десять лет, в конце апреля 1973 года, этот разговор вроде бы был продолжен. В полученном от них письме с обычными первомайскими поздравлениями я обнаружил фотографию, сделанную, судя по всему, на киностудии, в гримуборной. По изображению Любови Петровны и Григория Васильевича, через всю фотографию, шла такая надпись:

«Дорогой Алексей Владимирович! Делаем Скворца и Лиру. Ваши Л. Орлова, Г. Александров».

Любови Петровне шел тогда семьдесят второй год. Как я вскоре узнал, она приступила к репетиции основных сцен фильма «Скворец и Лира», когда цифра «70» осталась позади. Ей предстояло создать сложный образ советской разведчицы Людмилы Грековой. Выверялись и оттачивались каждый жест, каждый поворот головы, совершенствовалась речь. Такую работу, к которой она стремилась всегда, Любовь Петровна считала тем более необходимой, что в первой части киноповествования она изображала служанку Катринхен в ломе влиятельного фашистского генерала, а во второй — светскую даму, племянницу престарелой баронессы Амалии фон Шровенхаузен. Словом, в образе советской патриотки ей надлежало прожить на экране жизнь, полную приключений и тревог.

— Свой новый фильм, — говорил журналистам Г.В. Александров, — мы посвящаем людям советской разведки. Это — люди с большой буквы, настоящие борцы и патриоты Родины. Но наш фильм не детектив. Думаю, что это будет «документальная лента», ибо то, что сделали герои фильма Федор и Людмила — «Скворец» и «Лира», — поистине легендарно. Они работали в труднейших условиях во имя большой и благородной цели — сохранения и упрочения мира, разоблачения происков поджигателей новых войн... Лишь бы только хватило сил и времени... Лишь бы только хватило...

Красочный портрет Любови Петровны в главной роли в фильме «Скворец и Лира» был напечатан в первом номере журнала «Искусство кино» за 1973 год.

Увы! Сомнения Любови Петровны оказались справедливыми. Хотя многие сцены фильма и были сняты, он остался незавершенным.

Годы сделали свое дело...

Второе издание книги Г.В. Александрова «Эпоха и кино», многие страницы которой посвящены рассказу о том, «какая это все-таки тонкая материя — кинокомедия!», содержит и такое признание кинорежиссера:

«Это мое режиссерское счастье, что в фильме «Волга-Волга» снималась Любовь Орлова, которая могла делать все... В роли Стрелки Любовь Орлова во всем блеске раскрыла замечательные качества своего дарования — умение сочетать эксцентрически комедийный внешний рисунок роли с подлинным лирическим чувством, с правдой человеческих переживаний».

Умение актрисы «делать все» сообщило успех, разумеется, не только фильму «Волга-Волга», а и более ранним музыкальным кинокомедиям и послевоенным фильмам Александрова.

Но шли годы, режиссер и актриса все более ясно представляли себе, что умение «делать все» столь же необходимо и последующим их работам в кино, но только с небольшим, казалось бы, изменением этой формулы: «уметь делать все, но только иначе». Этого требовала сама общественная атмосфера, складывавшаяся вокруг любимого народом искусства. Не случайно Г.В. Александров свою книгу во втором ее издании заканчивал так: «...правы будут те, кто ответит мне в тон, что «все течет, все изменяется».

Конечно, много воды утекло с тех пор, как в моем творчестве была «Весна». Даже задорные героини фильма «Девчата» Юрия Чулюкина и Александры Пахмутовой успели вырастить взрослых детей. Наверное, новая музыкальная комедия будет ни на какую до нее бывшую не похожа. Но убежден, что будут в ней петь о труде и счастье, о любви и дружбе, о Родине и об устремленности в светлый завтрашний день, одним словом, о том, что составляет существо жизни советского человека».

Таким было глубочайшее убеждение советского художника, которое он пронес через всю свою жизнь.

Да, именно так: через всю жизнь. Об этом своем убеждении он открыто и без обиняков говорил, выступая на Всесоюзном творческом совещании работников советской кинематографии еще в январе 1935 года, вскоре после выхода на экран «Веселых ребят». Ему шел тогда тридцать третий год, и все его друзья справедливо говорили, что у него все впереди. Мало, подчеркивал он тогда, мало, чтобы комедийный фильм имел успех, чтобы его смотрели зрители. Советским кинохудожникам, работающим над комедией, надо бороться за успех более ценный, более политически направленный и способствующий общему делу социалистической культуры. Уже тогда он призывал кинематографистов мобилизовать всю силу комедийного жанра, всю его мощь для образного выражения ведущих идей времени.

Он столь же ясно говорил об этом и незадолго до своей кончины, в 1982 году, когда советская общественность готовилась отметить предстоящее его восьмидесятилетие.

«Комедия, — писал он в статье, посвященной Игорю Ильинскому, в журнале «Искусство кино» (1982, № 4), — подлинно народный жанр. Самый массовый зритель всегда охотно идет ей навстречу, радостно откликаясь на все, что она преподносит с экрана. Но неправда, что зритель стремится на комедию лишь потренировать мышцы, от сокращения которых образуются улыбка и смех. Подлинно народная комедия (и рожденная фольклором, и вошедшая в жизнь из литературы, с театральных подмостков, с экрана) всегда умна, страстна и целенаправленна. Ее-то и ищет массовый зритель, ее любит и помнит».

Тогда, в 1935-м, Любовь Петровна, которой до этого не доводилось присутствовать на столь крупных творческих совещаниях, рассматривала те пять дней, что оно продолжалось, как своего рода высшую политическую школу. Во всяком случае, так оценивала она это событие в беседе со мной. Вопрос о том, какими же должны быть новые музыкальные комедии, о создании которых Александров не переставал думать всю свою жизнь, представлялся ей вопросом политическим.

Думаю, что биограф Григория Васильевича Александрова, Иван Дмитриевич Фролов, в своей книге о нем, вышедшей в серии «Мастера советского театра и кино» в издательстве «Искусство» в 1976 году, справедливо замечает, что «благодаря актерскому и женскому обаянию, легкости и изяществу Орловой, в какие бы придуманные и невообразимые ситуации ни попадали ее персонажи, они не смешны, не нелепы, а веселы, привлекательны. Любовь Петровна любила своих героинь и хотела передать свою любовь зрителям».

Л. Орлова

«...Самая главная особенность Орловой, — пишет Фролов, — заключалась в том, что все ее героини были созвучны времени, несли в себе социальный заряд. В комедиях ей удавалось создавать живые, реалистические образы, наполненные исторически мотивированным оптимизмом. В них — искрометная молодость страны, радость созидания, порыв и устремленность в будущее». И новой кинокомедии нужны актуальные жизненные темы, воплощению которых на экране сопутствовала бы и отвечающая духу времени творческая манера, возникающая не на пустом месте, а на почве современной советской действительности и теснейшим образом с ней связанная. Бюрократы, формалисты, волокитчики, догматики, демагоги еще не сошли с исторической сцены, но их присутствие в нашей жизни стало иным. Иным должно быть их присутствие и в кинематографическом произведении.

Кинокомедия восьмидесятых годов не может быть повторением или каким-то совершенствованием комедийных приемов тридцатых годов. Бичевать пережитки прошлого необходимо, но при этом нельзя забывать, что и прошедшие десятилетия оставили свои негативные пережитки в нашем быту и с ними также необходимо вести борьбу средствами кино. Социальная и психологическая неопределенность в современных кинофильмах совершенно нетерпима: она не только не привлекает, она отталкивает зрителей. И одно только применение комедийной техники, каким бы искусным оно ни было, также не может дать произведение истинно новое. Время требует смыслового, а не поверхностного, узкотехнического оснащения разработанных и оправдавших себя в прошлом художественных приемов.

Обо всем этом думал я, возвращаясь в Москву из Внукова. Об этом я думал и по прошествии многих-многих лет после моих встреч и бесед с Любовью Петровной и Григорием Васильевичем. Об этом я думаю и теперь, когда Любовь Петровна в 1975 году, а Григорий Васильевич — в 1984-м уже ушли из жизни.

...В декабре 1974-го и в январе 1975 года в среде деятелей искусства, работников театра и кино все чаще с большой тревогой из уст в уста передавали весть о тяжелой болезни Любови Петровны. Ее болезнь именовали неизлечимой. Этому не хотелось верить. В глубочайшем противоречии с сообщениями об этом находился самый ее образ — женщины живой, неизменно жизнедеятельной, обладавшей, казалось, неизбывной силой жизни. Немудрено, что многие люди, знавшие актрису, а в особенности встречавшие ее только на экране или театральной сцене, решительно отказывались даже думать о том, что такого рода сообщения достоверны.

Но это была сама правда. И непоправимое произошло.

С чувством глубочайшей скорби, многие со слезами на глазах, читали советские люди опубликованный 29 января 1975 года в «Правде» и других центральных газетах некролог, подписанный руководителями партии и правительства и видными деятелями советской культуры. В этом документе, посвященном памяти выдающейся актрисы театра и кино, отдавшей народу все свое искусство, особо подчеркивалось, что Любовь Петровна Орлова «обладала жизнеутверждающим талантом, неповторимой творческой индивидуальностью, артистическим обаянием» и что ей было свойственно «глубокое чувство гражданской ответственности перед народом, строгая художественная взыскательность».

В тот же день, с самого утра, к Академическому театру имени Моссовета, где был установлен гроб с телом покойной, устремились многие тысячи москвичей, чтобы отдать дань любви и уважения выдающейся актрисе кино и театра.

Л. Орлова

Установленный в зрительном зале, ее гроб буквально утопал в цветах. Множество венков — от Министерства культуры СССР, Госкино СССР, ЦК профсоюза работников культуры, едва ли не всех киностудий страны и столичных театров, от творческих союзов и других организаций — заполняло зал и коридоры театра. Возле гроба на атласных подушечках светились орден Ленина, два ордена Трудового Красного Знамени и другие награды, которых была удостоена народная артистка СССР, лауреат Государственных премий СССР Любовь Петровна Орлова.

Думаю, что в памяти каждого надолго сохранится траурный зал и траурный митинг, на котором об огромном вкладе актрисы в развитие советской культуры говорили известные деятели искусства, представители творческих союзов и общественных организаций.

И последнее письмо, полученное от Григория Васильевича вскоре после похорон Любови Петровны.

«Дорогой Алексей Владимирович! — говорилось в этом письме. — Прошу Вас опубликовать в газете «Советская культура» мою благодарность за полученные мною соболезнования по случаю кончины дорогой Любови Петровны.

Со всех концов нашей страны, а также почти из всех стран Европы писали и пишут мне поклонники ее таланта. Персонально ответить на каждое послание не представляется возможным...

С чувством уважения и симпатии Гр. Александров. Москва, 20 марта 1975 г.».

Случилось так, что откликнуться на приглашение Григория Васильевича, которое он высказал в памятной мне беседе в начале сентября 1976 года, и побывать у него на даче во Внукове мне удалось только через месяц.

Октябрьский день был серым, промозглым. Мокрый туман застилал окна дачи. Накануне мы условились, что я приеду к нему в три часа дня, а приехал раньше, и тем не менее внизу, в «каминной», уже было зажжено электричество.

Григорий Васильевич заметно осунулся, потускнел, и чуть светились под мохнатыми седыми бровями усталые серые глаза. На лице появились морщины, которых в прошлом я никогда не замечал. Он медленно передвигался по комнате, а в кресле, которое я помог ему пододвинуть к камину, буквально утонул.

Вновь и вновь я выразил ему глубокое сочувствие в постигшем его горе.

— Дорогой мой, — сказал он, — прошел уже год и восемь с лишним месяцев после ее кончины, а я все еще ловлю себя на мысли, что она где-то здесь, совсем рядом. До сей поры слышу ее голос и замираю, когда мне вдруг покажется, что она поет... Ночами это особенно страшно...

Он замолчал на минуту.

— Я расскажу вам и о том, о чем стараюсь никому не рассказывать... Не так давно я видел ее во сне... И в какой бы, вы думаете, роли? Анюты?.. Дуни?.. Марион Диксон?.. Или Патрик Кемпбелл?.. Нет и нет, — в роли Периколы у Немировича-Данченко... В той самой роли, в какой я увидел ее в первый раз...

Он опять замолчал, закрыв глаза. Минута эта и для меня была очень трудной. Чтобы как-то скрасить ее, я попросил Григория Васильевича еще раз рассказать об этой первой встрече.

— Что же можно еще рассказать? Многое забылось, остался только образ... и не Периколы, нет, а образ самой Любови Петровны... Вы, вероятно, помните, что нашей первой встрече сопутствовала музыка. И не только музыка... О, как она умела петь!.. Как она пела...

...Когда теперь, уже после смерти Григория Васильевича, я покидаю знакомый дом на Большой Бронной, где живут ныне родственники Любови Петровны и Григория Васильевича, и вхожу в расположенный против него еще не разросшийся, но уже полюбившийся москвичам зеленый сквер, то невольно оглядываюсь.

Слева от ворот, ведущих во двор дома, на цоколе первого жилого этажа, издалека — сквозь крону молодых лип — видна мемориальная доска в виде широкой изогнутой ленты. Ее правую сторону занимает скульптурный портрет знаменитой актрисы, а по левой идет надпись: «Здесь с 1966 года по 1975 год жила народная артистка СССР, лауреат Государственных премий СССР Любовь Орлова».

Впечатление такое, что я и оглядываюсь только потому, что она словно бы смотрит мне вслед с мраморной ленты, улыбается своей неповторимой улыбкой и как-то душевно, как это бывало в прошлом, говорит: «Не забывайте... звоните... заходите!..»