Февраль 1940-го

От усталости и сильной головной боли я впадаю в меланхоличное состояние. Все кажется серым, ничто не радует, жизнь сводится к исполнению обыденных рутинных действий. В такие периоды (благо они недолги — три, четыре, самое большее пять дней) я не участвую в съемках. Но на сцену выходить приходится. Нельзя же отменить концерт или спектакль, разочаровать зрителей, заранее купивших билеты «на Орлову». И назначенные встречи не всегда удается перенести.

В феврале 1940 года я чувствовала себя не самым лучшим образом. Сказалось переутомление, кроме того, конец зимы — это самое нелюбимое мной время. Г.В. списывает все на недостаток витаминов в организме (этому он научился в Америке, объяснять все недостатком витаминов), но не в них дело. Дело в зиме. Сначала ей радуешься, радуешься снегу, конькам, лыжам, но проходит время, и зима начинает надоедать. Так же, как и слякотная осень. Весна и лето не надоедают никогда. Разве они могут надоесть?

— На вас, Любовь Петровна, сегодня лица нет, — озабоченно сказал Сталин, вглядываясь в мое лицо, которому я изо всех сил старалась придать обычный вид и обычное выражение.

Плохо, выходит, старалась. Даже улыбка не помогла, видимо, выглядела не очень-то натурально. Да и можно ли скрыть что-либо от столь проницательного и наблюдательного человека! Он, должно быть, уже по звуку моих шагов догадывается о том, какое у меня сегодня настроение.

«Любовь Петровна», «вы»...

— Неужели я настолько плохо выгляжу, что меня хочется называть по отчеству? — пошутила я, стараясь сделать это как можно бодрее. — Пустяки. Немного устала, оттого и настроение под ноктюрн до минор...

— Под ноктюрн до минор? — заинтересовался Он. — Это как?

— Это из жизни таперов...

И вот я уже сижу в уютном кресле с рюмкой коньяка в руках и вспоминаю о том, как когда-то служила в таперах. Служила, а не работала, потому что тапер это тоже искусство, а искусству служат. Так же, как и Родине. В начале двадцатых концерты классической музыки не пользовались спросом, а вот в кинотеатры люди ходили охотно. Картины были немыми и требовали музыкального сопровождения.

— Это целая наука — музыкальное сопровождение картин, — рассказ увлек меня, и головная боль понемногу начала проходить (коньяк тоже помог, но к этому «лекарству» я старалась и стараюсь прибегать как можно реже, поскольку вреда от него может быть больше, чем пользы). — Есть даже учебник для таперов, в котором сказано, когда какая музыка должна исполняться. Разные сцены, разные жанры. Все оживленное — выяснение отношений, драка, бегство — требует быстрого темпа. Следует играть фокстрот или уанстеп. Романтические сцены требуют вальсов или мажорных ноктюрнов, буйство страстей сопровождается танго, а радостные события — полькой...

— Действительно, наука, — с улыбкой согласился Он. — Любое дело — наука.

— А все трагическое от разлуки до смерти, сопровождалось грустной музыкой. Поиграешь-поиграешь — и невольно начинаешь обозначать музыкой свое собственное настроение. Оттого и...

— Ноктюрнов до минор нам больше не надо! — строго, но по-доброму, сказал Он. — Нужны фокстроты и вальсы. Это не совет, товарищ Орлова! Это приказ!

— Слушаюсь, товарищ Сталин! — воскликнула я и попыталась подняться для того, чтобы встать по стойке «смирно», но левая нога моя предательски подвернулась, и я села, нет, не села, а свалилась обратно в кресло.

Рюмку в руках удержала, но весь коньяк, что оставался в ней, выплеснулся на ковер. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. А что еще можно сделать в подобной комической ситуации? Только смеяться.

Я думала, что на этом все и закончится. Подумаешь — устала. Но на следующее утро мне позвонили из Центральной поликлиники¹ и вежливо, но очень настойчиво пригласили на диспансеризацию. Я попыталась было отговориться, сославшись на занятость (не люблю ходить по врачам), но не удалось. Мой собеседник сказал, что у него есть распоряжение относительно моего обследования и это распоряжение мы обязаны выполнить. И хорошо, что мне не удалось отговориться, потому что польза от обследования была существенная. Если бы я запустила свои болячки, то потом бы сильно сожалела об этом.

Не было сказано ни слова о том, кто был инициатором моего обследования, но я поняла, что это сделал Сталин. Удивилась в очередной раз сталинской наблюдательности. Не имея медицинских знаний, он сумел разглядеть за моей усталостью начинающуюся болезнь, которую я сама еще не почувствовала, и сразу же принял меры.

Примечания

1. Вероятно, речь идет о Центральной поликлинике Лечебно-санитарного управления Кремля, располагавшейся на углу ул. Воздвиженка и ул. Грановского.