Июнь 1938-го

С Дукельским, председателем Комитета по делам кинематографии, отношения у меня, что называется, «не сложились» с первых дней его назначения. Совершенно не разбираясь в кино, Дукельский считал, что известные актеры, режиссеры и прочие деятели искусств «слишком много о себе воображают» (его собственные слова) и слишком много получают. За время пребывания на этом посту (довольно недолгое, должна заметить, время — около года) он ничего не сделал для развития кино. Но зато сумел провести (протащить! продавить!) через Совнарком замену процентных отчислений от проката на твердые ставки. Замечу, что подобное нововведение коснулось только кино. Писатели, например, как получали гонорары в зависимости от величины тиражей, так и продолжают получать их до сих пор. В Союзе писателей, к счастью для них, не оказалось своего Дукельского. Сам он, при всей своей нетерпимости к чужим доходам, вел далеко не аскетический образ жизни. С подачи Дукельского в одном из июньских номеров газеты «Советское искусство» появилась анонимная (!) статья «Недостойное поведение». Мне не составило труда узнать имя автора. Им оказался некто Подгорецкий, брат упоминавшегося в статье директора Одесской филармонии Подгорецкого. Директор филармонии решил свести счеты с начальником областного управления по делам искусств, на место которого он метил, а в качестве средства выбрал меня. Слава о Дукельском достигла самых отдаленных уголков страны, и Подгорецкий прекрасно понимал, что, подав дело подобным образом, иначе говоря, обвинив меня в стяжательстве, непременно получит поддержку в Москве. Так оно и вышло. Дукельский охотно схватил наживку и ославил меня на всю страну. Незадолго до того мы с Г.В. начали строить дачу, и Дукельский говорил: «Квартиры им мало, так решили имением обзавестись!» А для чего государство дало нам с Г.В. участок, как не для постройки дома?

Заметка сейчас передо мной. Как хорошо, что альбом с ней у меня не украли. Перечитываю и не поленюсь переписать небольшой отрывок: «...т. Орлова потребовала от Одесской филармонии оплаты в 3 тысячи рублей за каждый концерт, не считая проездных, суточных и т. д. Дирекция Одесской филармонии, разумеется, не могла пойти на такие рваческие условия, тем более что, согласно приказу ВКИ № 640, максимальная оплата гастрольных концертов Л.П. Орловой была установлена в 750 рублей...»

Ставка в 750 рублей действительно была. Но многие руководители на местах, желая сделать нам приятное, находили возможность заплатить какие-то дополнительные суммы. Концертная ставка зачастую не покрывала расходов на билеты и гостиницы, которые я во время гастролей оплачивала из своего кармана. А ведь были и другие расходы. Командировочные, суточные и пр. полагались мне только во время съемок или же во время выезда в составе официальной делегации. Все знают, что я никогда не позволила взять ни у кого ни копейки «помимо ведомости», то есть всегда добросовестно расписывалась за каждый полученный мной рубль, и все также знают, что я никогда не назначала цену за свои выступления. Мне предлагали — я соглашалась, но сама никогда не просила чего-то сверх ставки. И большая часть моих концертов оплачивалась как раз по ставкам. Большие суммы были скорее исключением, нежели правилом. Приятным исключением. Разумеется, я не запрашивала ни 3000 рублей в Одессе, ни 3300 рублей в Киеве, как утверждалось в статье. И никогда мои концерты не оформлялись совместно с каким-нибудь ансамблем или квартетом, это все выдумал автор статьи. В конце он с пафосом написал, что мое поведение недостойно звания советской артистки.

Недостойно? Зарабатывать деньги честным трудом недостойно? Странная логика. Да и не логика это вовсе, а нападки и клевета. Грязь. Мерзость.

Хуже всего было то, что статья попалась на глаза маме. Она прочла ее первой. Если бы первой прочла я или Г.В., то сделали бы так, чтобы газета никогда не попала бы маме в руки. Была продолжительная трагическая сцена с требованием наказать, восстановить поруганное достоинство и т. д. Закончилось вызовом врача. Г.В. позвонил главному редактору газеты, тот разговаривал сухо и недружелюбно. Стало понятно, что это только начало. Непременно последует продолжение. Через день из Одессы примчался Фишман. Он был не только расстроен, но и напуган. Сказал, что ему грозит арест за финансовые нарушения. Пробыл два дня, где только не побывал и уехал обратно еще более расстроенным и напуганным.

Комитет готовил собрание, посвященное моим «нарушениям». Председательствовать на нем собирался лично Дукельский. Примечательно, что меня о предстоящем собрании не известили, я узнала о нем случайно, от А.П.¹, нашего «Алеши», человека крайне порядочного. Он не только рассказал мне о собрании, но и собирался выступить на нем в мою защиту. Дело было совсем не в том, что Г.В. пригласил его сниматься в «Волге-Волге», а в простой человеческой порядочности. Тактика организаторов собрания была мне ясна. Они собирались пригласить меня в последний момент. Приду неподготовленная — хорошо. Не смогу прийти — еще лучше. Можно будет сказать, что Орлова окончательно зазналась и т. п.

Г.В. сильно переживал, больше, чем я сама, особенно после того, как домработница, вернувшись из «Елисеевского», рассказала, как в очереди обсуждали «трехэтажный дворец», который якобы строит себе Любовь Орлова. «Трехэтажный дворец»! Подумать только! Скромная, скромная даже по нынешним меркам, наша двухэтажная дача, тогда еще недостроенная, в воображении злопыхателей превратилась в «трехэтажный дворец». Слухи слухами, а дыма без огня не бывает. Г.В. порывался пойти к Дукельскому, но я уговаривала его подождать. У меня было такое предчувствие, которое можно назвать интуицией или как-то еще, что надо подождать, что все образуется. Не знаю, откуда оно взялось, просто не хотелось предпринимать никаких действий — оправдываться, опровергать, кому-то что-то доказывать. И я была права. Страсти вокруг меня вдруг улеглись как по мановению волшебной палочки. Собрание так и не состоялось, других статей не последовало, более того, мне позвонил некто Чернов, представившийся корреспондентом «Советского искусства», и попросил о встрече. Сказал, что ему поручено написать обо мне статью.

Я сразу же поняла, кому обязана столь чудесным избавлением от неприятностей, и при первой же встрече поблагодарила Его. Он, не любивший, когда его благодарили, по своему обыкновению попробовал притвориться, будто сам здесь ни при чем, но поняв, что меня провести не удастся, усмехнулся и спросил:

— Правда ли, что во Внукове вы строите трехэтажный дворец?

— Мы строим двухэтажную дачу, — ответила я. — Правда, там будет еще и подвал, так что при известной доле воображения ее можно считать трехэтажной. Но дворцом — никогда! Дворец из шести комнат — это нонсенс! И участок у нас совершенно обычный, не очень большой. Там нет ни парка, ни пруда, ни фонтанов...

— Зачем так горячиться? — перебил меня Сталин, хитро прищурившись. — Разве советская актриса, любимица миллионов, не заслуживает того, чтобы жить во дворце?

— Не заслуживает! — ответила я. — Хватит с нее отдельной квартиры и дачи! Но она заслуживает уважительного отношения. Чтобы ее имя... ее имя не...

К стыду моему, я не выдержала и разрыдалась. Очень уж много обиды накопилось внутри за последние дни. «Дворец» стал последней каплей. И ведь понимала, что Он шутит, что хочет таким образом дать мне понять, что все эти «обвинения» и выеденного яйца не стоят, но не смогла удержаться от слез. Я плакала, ужасно стыдясь своего плача, но тем не менее слезы продолжали литься из глаз.

Тяжелая теплая рука погладила меня по голове.

— Не надо плакать, Люба. Пусть они плачут. Советский народ не даст в обиду свою любимую актрису. Не надо плакать...

Когда тебя жалеют, плакать хочется еще больше, но мне удалось неимоверным усилием воли взять себя в руки и остановиться.

— А зачем вам понадобилось самим строить дачу? Напишите заявление. Заслуженный советский режиссер и заслуженная советская актриса имеют право на государственную дачу.

Эти слова застали меня врасплох. Государственная дача? Мы с Г.В. обсуждали такую возможность, но в итоге решили все же строить свою дачу. Почему, ведь строить сложно, накладно, хлопотно? Да, все так, но зато получишь такой дом, какой хочется (проект Г.В. привез из Америки, тогда еще о собственном доме и речи не было, но он смотрел далеко вперед). И не придется зависеть от прихотей какого-нибудь чиновного деятеля, который может дать хорошую дачу, а может и плохую. Вдобавок государственную дачу могут в любой момент отобрать, бывали такие случаи. И вообще свое — это свое. У нас с Г.В. к своему особое отношение.

— Спасибо, Иосиф Виссарионович, — ответила я. — Но заслуженных людей у нас много больше, чем дач. Если мы имеем возможность построить дачу за свой счет, то должны построить, а не просить у государства. Хватит нам и того, что получили от государства участок для строительства. Иждивенческие тенденции следует не поощрять, а искоренять.

Сталин рассмеялся. Мой ответ явно понравился, пришелся по душе. Впоследствии к месту он несколько раз вспоминал про то, что иждивенческие тенденции следует не поощрять, а искоренять, и хитро подмигивал мне, давая понять, что помнит тот наш разговор. Уже после его смерти я рассказала одной из подруг, что мы с Г.В. могли бы обзавестись государственной дачей, но предпочли построить свою. «Вы оба ненормальные или святые! — сказала мне подруга. — Взяли бы, раз давали, а свою бы продали». На святых мы с Г.В. нисколько не похожи, значит, мы ненормальные. Ну что поделать, такими уж родились. Я никогда не старалась хапнуть, получить что-то сверх того, что мне причиталось, я даже то, что причиталось, не всегда получала в полном объеме. Ходить по кабинетам, просить, требовать, «выбивать», как принято говорить нынче, — это не мое, это не для меня. Претит. Противно. Я лучше обойдусь, перебьюсь, чем стану унижаться, поступаться достоинством. И Г.В. тоже такой. Наверное, поэтому у нас не так много премий и наград. При желании могли бы иметь втрое больше.

* * *

Предчувствие беды, ощущение надвигающейся войны, посетило меня задолго до ее начала. За три года. Тому были предпосылки — в марте немцы заняли Австрию². Сердце мое сжималось от страха, когда я думала о войне. Тогда я еще не представляла масштабов грядущей войны и бед, которые она принесет народам. Но я помнила Первую мировую и Гражданскую войны. Пусть я тогда не бывала на фронте, но что такое война, какое это огромное горе, поняла и запомнила на всю жизнь. Читать о войне в книгах и испытать ее тяготы на себе — это совершенно разные вещи. Когда началась Первая мировая война, я была ребенком. Но помню настроения первых дней войны, которые были едва ли не радостными. Тогда война многим представлялась каким-то веселым занятием. Раз-два, как сейчас пойдем да разгромим врага... Очень скоро, как только люди ощутили, что такое война, как стали приходить первые похоронки, а на вокзалы прибывать поезда с ранеными, настроения изменились.

Чувствуя, что война надвигается, я все же надеялась, что ее удастся избежать. Не только у меня одной была такая надежда. Казалось, что вот-вот немецкий народ прозреет и сбросит Гитлера вместе с его приспешниками. К сожалению, этого не произошло. А надежды были очень большими. И еще не верилось, что простые немцы пойдут на нас войной. Все мы помнили о том, как в 1917-м немецкие и русские солдаты на фронте братались друг с другом. Мне довелось слышать рассказы солдат, участников этих событий. Все они в один голос заявляли, что немцы больше никогда не поднимут на нас оружия. Народ больше не обмануть, рабочий и крестьянин больше не станут стрелять в таких же, как они. И мы верили в это. Нам хотелось в это верить. Но и чувство надвигающейся беды не покидало нас. Сложно все было, мысли путались. Ум говорил одно, а сердце другое.

На мой вопрос о том, будет ли война, Сталин ответил:

— Очень бы не хотелось.

А кому хотелось? Ни одному нормальному человеку не хотелось войны. Но настал день, и она началась.

Странно — я долго ждала войны, напряженно следила за политической обстановкой, а перед самым ее началом вдруг успокоилась. Было чудное лето, мы с Г.В. отдыхали в Латвии, чередуя отдых с концертами, и война застала нас там врасплох. Воскресенье, хорошая погода, хорошее настроение, и вдруг бомбы, ужас, смерть. Бомбили Ригу, бомбили поезд, который вез нас в Минск... Было страшно.

Что меня очень сильно огорчило, так это гнусные слухи. Несмотря на то что я не раз выступала по радио и снялась в роли Стрелки³ в киносборнике⁴, поползли слухи о том, что я перешла (перешла!) к немцам и снимаюсь в их фашистских картинах! Причем слухи эти были довольно стойкими и распространились широко. Совершенно посторонние люди интересовались у наших знакомых — правда ли, что Орлова у немцев? Дошло до того, что этот вопрос незадолго до нашей эвакуации задали Г.В. Он строго отчитал распространителя слухов (подобные вопросы — это ведь тоже распространение панических слухов, иначе их и не назвать), а затем, уцепившись за этот слух, придумал сюжет картины, продолжения «Цирка» с участием Марион Диксон. Цирковая труппа, гастролирующая по Белоруссии, захвачена фашистами. В одном из немецких офицеров Марион узнает Кнейшица. Допросы и угрозы не пугают советских людей. Партизаны освобождают артистов, и те включаются в борьбу с фашистами... Было задумано множество неординарных, эксцентрических сцен с участием цирковых артистов. Акробаты, проявляя чудеса ловкости, похищали из вражеского штаба секретные документы, дрессировщик науськивал немецких овчарок на самих же фашистов, клоун, замаскировавшись под юродивого, ходил в разведку и т. п. Замысел был весьма неплох, он однозначно заслуживал воплощения, но, к сожалению, воплотить его в жизнь по ряду причин не удалось. А я уже настроилась на картину, видела себя в роли партизанки.

* * *

«Товарищи интересуются — почему актриса Любовь Орлова снимается только у своего мужа, режиссера Александрова? — вдруг сказал Сталин, провожая меня до машины, которая должна была отвезти меня домой. — Разве Александров монополист? У нас в Советском Союзе есть только один монополист — народ».

Сказано это было в его обычной манере, и не понять сразу, шутит ли Он или говорит серьезно. Но я уже знала, уже привыкла, что Он ничего не говорит просто так. Даже шутки у него со смыслом, с намеком. Многие пытаются выставить Сталина каким-то деспотом, но на самом деле это был совсем не деспот, а весьма и весьма деликатный человек. Если можно было не приказывать, а намекнуть, Он предпочитал намекнуть. Он предпочитал подсказать нужное решение, а не диктовать его. Ну а если приходилось приказывать, то приказывал, куда уж деваться? Но не так, как приказывают некоторые руководители — раздуваясь от сознания собственной значимости, преисполняясь самодовольством и т. п. Нет, Он приказывал спокойно, сдержанно, нисколько не рисуясь. Сталин вообще был скромным человеком. Это подчиненные-подхалимы вначале увлеченно творили его культ, а потом не менее увлеченно его развенчивали. «Тьфу на них!» — как иногда, в минуты сильного негодования, высказывалась моя мама.

Я смутилась, не сразу и нашлась, что ответить, а окончательно собралась с мыслями уже когда сидела в машине. Да, три последних фильма, три главных моих на то время фильма — «Веселых ребят», «Цирк» и «Волгу-Волгу» снял Г.В. «Любовь Алены», свой первый опыт в кино, я предпочитаю не вспоминать. Не из-за плохих отношений с Б.И.⁵ (окончательно они испортились после того, как я впервые снялась у Г.В.), а потому что картина эта во всех отношениях слабая. Б.И. работал далеко не так тщательно, как работает Г.В. Г.В. — корифей тщательности, фанатик скрупулезности, многие находят его нудным и придирчивым, но без занудства и придирчивости не может быть режиссера. Тщательно продумать каждую мелочь, выверить все несколько раз и добиться полнейшего воплощения своего замысла на съемочной площадке — вот метод Г.В., секрет его успеха. Дело не столько в том, что он делает, сколько в том, как он это делает! Мастерство проявляется в мелочах! У хорошего столяра каждая дощечка подогнана как следует, каждый гвоздик на своем месте и вбит по самую шляпку, все ровно, все на своем месте... У хорошего режиссера то же самое. Все на своем месте — и актеры, и декорации, и освещение. Все-все-все. Не хочу сказать, что Б.И. был плохим режиссером, но тщательности Г.В. ему сильно недоставало. Случались накладки, какие-то сцены откровенно «провисали», но тем не менее включались в картину. На съемках «Алены» частенько (не скажу, что каждый день, но часто) происходило что-то досадное, мешающее работе. То актер опоздает, то светильник разобьется, то еще что. У Г.В. я с трудом могу вспомнить один или два подобных случая. Опоздать на съемки? Халатно отнестись к своим обязанностям? Г.В. этого не потерпит и не будет работать с таким человеком. Попробовала бы я опоздать хоть раз у Г.В. Не могу даже представить такого. Его требовательность (в первую очередь он требователен к самому себе, а потом уже к окружающим) передается всем на съемочной площадке. Сниматься у Г.В. — счастье, большая удача, потому что никогда не будет стыдно за свою работу. Снявшись в трех его картинах, имевших большой успех, хотела бы я сниматься у кого-то еще? Конечно же, нет. И дело не в том, что Г.В. — мой муж, а в особенностях его творческого процесса. В высочайшей организации этого творческого процесса дело.

Не могло быть и речи о том, чтобы предпочесть Г.В. кому-то, отказать ему и сняться у другого. Не могло! Однако в тот период Г.В. не только ничего не снимал, но даже и не готовился снимать. Не складывалось с новым фильмом. И дело было не столько в отсутствии подходящего замысла, сколько в разных других причинах, перечислять которые нет нужды. В один из ближайших вечеров, выбрав подходящий момент, я осторожно завела разговор о том, стоит ли мне, пока он ничего не снимает, сняться у кого-то другого. Говорила, взвешивая каждое слово, боясь обидеть Г.В. или сделать ему больно. Творческие люди ревнивы больше других. Уж не сочтет ли он мое желание чем-то вроде измены? Не рассердится ли? Не поссоримся ли мы? (Попутно замечу, что за все годы нашей с Г.В. жизни мы с ним ни разу не то чтобы поссорились, мы даже ни разу не поспорили на повышенных тонах! И очень этим гордимся.)

Передавать прямо слова Сталина мне не хотелось. По многим причинам, в том числе и потому, что они могли быть истолкованы Г.В. как какой-то упрек и т. п. А упрека там не было. Сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что то был намек, предназначавшийся мне, и только мне. Зная о том, что у Г.В. сейчас простой, Он посоветовал мне сняться у кого-то еще, потому что хотел увидеть меня в новой картине или же просто проявил заботу, а скорее и то и другое. Киноактрисе нужно сниматься как можно чаще, съемки для нее, словно живительная влага для цветка. Но и забывать о том, что лучше меньше, да лучше, тоже не след. Количество не должно отражаться на качестве.

Г.В., к моему огромному удивлению (подчас до сих пор поражаюсь тому, как же плохо я его знаю), подхватил мою идею, одобрил ее и заявил, что я непременно должна (должна!) сняться у кого-нибудь еще. И привел несколько доводов. Первый довод — он сейчас ничего не снимает и находится в стадии «создания замысла» или «поиска замысла», а от этого поиска до начала съемок ой как далеко. Второй довод — это расширит границы моего опыта, творчески меня обогатит. Бесспорно расширит и обогатит. Третий довод — любой актрисе немного неловко сниматься у одного режиссера, тем более у собственного мужа. Злые языки (ох уж эти злые языки!) станут утверждать, что никто, кроме Александрова, не хочет снимать Орлову. Это, конечно, глупости, и злые языки всегда найдут, что сказать, поэтому этот довод я принимать во внимание не стала. Посмеялась, и все.

Процесс обсуждения завершился договоренностью о том, что прямо с завтрашнего дня я начну подбирать подходящий сценарий, а Г.В. подумает о том, у кого из режиссеров мне лучше сниматься. Я в этом отношении (да и во всех других тоже) полностью ему доверяла, зная, что он плохого не насоветует. Кому как не режиссеру лучше всех знать достоинства и недостатки своих коллег? А сценарий мне захотелось выбрать самой. Мне хотелось чего-то серьезного, может быть, даже трагического. Ни в коем случае не комедии. Ничего не имея против комедий, с удовольствием в них снимаясь, я боялась того, что ко мне навсегда «прилипнет» амплуа комедийной актрисы. «Прилипшее» амплуа существенно сужает возможности актера и плохо сказывается на его карьере. Редко когда, за счет каких-то определенных данных, актер вписывается в одно амплуа настолько, что срастается с ним. К примеру — Ильинский. Он сугубо комедийный актер, комик до мозга костей. Мне довелось видеть его в роли Тихона в «Грозе», роли драматической, совсем не комедийной. Он играл хорошо, можно сказать, превосходно, но сразу чувствовалось, что это не его амплуа. На протяжении всего спектакля меня не покидало ощущение того, что Тихон сейчас пошутит, ощущение того, что он выпадает не только из роли, но и из всей пьесы. Не могу представить Ильинского в роли Отелло. Боюсь, что начну смеяться, когда он станет душить Дездемону.

Итак, мы решили, что Г.В. подумает о режиссере, а я начну подбирать сценарий. Подбирать означало выбрать среди тех, которые мне присылали для ознакомления авторы. Мотивы были разными. Кто-то из авторов хотел, чтобы я сыграла главную роль, кто-то ждал моей оценки, кто-то спрашивал конкретного совета. Порой задавались совершенно абсурдные вопросы. «Уважаемая Любовь Петровна, — писал мне один автор. — Прошу вас ознакомиться с моим сценарием и сказать, подходит ли на главную роль Марина Ладынина?» Зачем спрашивать про это у меня? Не проще ли спросить у самой Ладыниной, нравится ли ей сценарий, «видит» ли она себя в нем? Странно, странно...

Я сразу определилась в том, что это должна быть не классика. Дело не в том, что я не люблю классику (я ее очень люблю), а в том, что мне больше по душе фильмы про современную жизнь. Они более актуальные, более живые, более интересные. И зрители воспринимают современные картины иначе, принимая их более близко к сердцу. Сыграв, к примеру, Аркадину или Офелию, не получишь тысячи писем от ткачих со всех концов Советского Союза, в которых они дадут свою оценку роли Тани Морозовой.

Не классика, однозначно. Что-то из современной жизни. Непременно с любовной линией и желательно драматический. Так я решила и начала искать такой сценарий.

Увы, мне все больше присылали комедийные. Амплуа уже начало сказываться в полную силу. Ничего драматического. Покойный ныне П.В.⁶, тот самый, которому народная молва приписывает инициативу нашего знакомства (якобы он посоветовал Г.В., озабоченному поисками актрисы на роль Анюты, хотя на самом деле все было немного иначе), так вот П.В. посоветовал мне обратить внимание на режиссера Мачерета, который собирался ставить приключенческую картину про шпионов «Ошибка инженера Кочина». Это сейчас картин про шпионов много, а тогда они были наперечет. С Мачеретом мы были знакомы. Я получила от него сценарий, прочла и сказала себе: «А почему бы и нет?» Не совсем то, чего бы мне хотелось, но идеальное вообще редко бывает достижимо. «Добротно», — похвалил Г.В., ознакомившись со сценарием. И тут же спросил, не «узка» ли для меня роль Ксении, намекая на некоторую прямолинейность, однобокость трактовки ее образа. Я ответила, смеясь, «не узка, не широка, а в самый раз». Ксения — несчастная женщина, случайно попавшая под власть врагов. Ее шантажом вынуждают помочь шпиону сфотографировать чертежи, но любовь помогает ей найти в себе силы для того, чтобы признаться в содеянном. Г.В. немного смущало, что по сценарию Ксения погибает от рук врага, но мне это нравилось. Не по причине какой-то кровожадности, а потому что эта гибель поднимала образ на трагическую высоту и придавала картине больше реалистичности. Не красивая сказка, где все непременно заканчивается хорошо, а реалистичная жизненная картина.

На роль инженера Кочина Мачерет собирался пригласить Чиркова⁷, но тот одновременно снимался в двух картинах и на третью, по его собственному выражению, «замахнуться не мог». Были еще кандидатуры, но в итоге роль досталась актеру Дорохину. Не сразу, но мы с ним сработались, правда, Кочин в его исполнении получился не очень выразительным. Во всяком случае, Б.Я.⁸ в роли портного Гуревича переигрывал его абсолютно. Гуревичи, что сам портной, что его жена в исполнении моей любимой Ф., получились блистательными, незабываемыми. Поклонники младшего школьного возраста долго изводили Ф. фразой «Абрам, ты забыл свои галоши!». До тех пор, пока эту фразу не вытеснила другая: «Муля, не нервируй меня». Б.Я. в роли Гуревича оказал на Г.В. настолько сильное впечатление, что Г.В. «взял его на карандаш», то есть записал в свой черный коленкоровый блокнот и спустя восемь лет пригласил сниматься в «Весне». Роль директора театра оперетты Б.Я. сыграл замечательно. «Ну хорошо! Сегодня вы ничего не делаете, но завтра вы можете получить... тоже ничего не делаете... Но послезавтра вы можете получить великолепную роль!» Б.Я. из тех актеров, которые «играют без дублей». Ему не нужно долго настраиваться или пробовать несколько раз. Он выходит перед камерой и делает то, что хотел увидеть режиссер.

Когда все уже было решено, утверждено и согласовано, я сказала Ему, что стану сниматься в новой картине у режиссера Мачерета. Оказывается, что Он все уже знал. Похвалил Мачерета, сказал, что он хороший режиссер и что картина у него, да еще и с такими актерами, непременно получится хорошей. И добавил с улыбкой: «Значит, с монополией покончено?» Я всегда удивлялась тому, как этот человек помнит все. Книгу, которую прочел давным-давно, прошлогоднюю статью, разговор, состоявшийся несколько месяцев назад. Феноменальная память. Я и сама на память не жалуюсь, но это что-то без преувеличения феноменальное.

Когда картина была готова, Сталин захотел посмотреть ее со мной. Это был первый такой наш совместный просмотр, только вдвоем, и я, честно признаться, просидела все время (час сорок минут, кажется) в огромном напряжении. Голову держала прямо, но правым глазом все время косила на Него, пытаясь подметить его реакцию на ту или иную сцену или реплику. Заметив это, Он покачал головой, давая понять, что смотреть надо на экран. По окончании Он посидел с минуту молча, а потом повторил одну из фраз Ксении: «Как она сказала? «Я изменила не вам, а своей стране, и пусть она покарает меня!» Правильно сказала». Мне самой эта фраза не очень-то нравилась, казалась чересчур пафосной, громкой. Я хотела как-то смягчить ее, но так и не придумала, как сделать это, чтобы «понизить градус» при условии сохранения смысла.

«Хорошая картина, нужная, правильная». Эти слова обрадовали меня неимоверно. «Режиссер Мачерет — хороший режиссер, — продолжил Сталин. — Он умеет снимать фильмы, но...» Он прищурился и испытующе посмотрел на меня, словно приглашая что-то сказать. Он любил такие паузы, вставлял их всегда к месту, умел их выдерживать ровно столько, сколько требуется. Я поняла, что сейчас будет сказано нечто критическое в адрес Мачерета, но не могла угадать, что именно не понравилось. Может быть, то, что на эпизодическую роль официанта Мачерет пригласил актера Кмита, Петьку из «Чапаева»? Был красный конник, герой, а теперь официант? Но это же кино... Или не понравилось то, что шпион Тривош сбрасывает Ксению под поезд? Неуместные ассоциации с Анной Карениной? Может, Тривошу следовало застрелить ее? «Хороший режиссер, — повторил Сталин. — Но он, к сожалению, не умеет так хорошо снимать актрису Орлову, как это делает режиссер Александров».

Я пообещала себе, что ни у кого, кроме Г.В., больше сниматься не стану, и почти сдержала это обещание. «Почти», потому что дважды снялась у другого Григория, Рошаля⁹, в «Деле Артамоновых» и в «Мусоргском». Рошаль наш давний друг, человек не просто хороший, но и в высшей степени порядочный. Ему я не могла отказать. Г.В., узнав, что я приняла предложение Рошаля сняться в эпизодической роли Паолы Менотти, выразил удивление. Как это я согласилась на эпизод? Почему Паола, а не Наталья Евсеевна? Я ответила, что американку уже играла, а теперь хочу сыграть итальянку и что на роль Натальи Евсеевны уже назначена В.П.¹⁰ и вообще дело уже решенное. Признаюсь честно, Паола мне не удалась. Мало в картине оказалось для нее места, не размахнуться. Эпизод эпизоду рознь.

* * *

Актерство и режиссура — взаимосвязанные профессии. Почти всем режиссерам приходилось играть какие-то роли, любой актер, если он на самом деле актер, знает основы режиссуры. Актерство и режиссура — две стороны одной медали. Но и разницы между этими сторонами много.

Некоторые театры, ведущие театры страны, такие, например, как МХАТ, находились под неусыпным вниманием Сталина. Он был в курсе всех новостей, репертуарных и кадровых дел, лично утверждал назначения руководящего состава, радовался успехам, переживал по поводу неудач. Кадровые вопросы Сталин со мной, разумеется, не обсуждал в отличие от «теоретических вопросов». Обсуждения подобного рода неизменно начинались с фразы «хотелось бы узнать мнение артистки Орловой». Этими словами Сталин подчеркивал, что вопрос интересует Его сугубо с профессиональной стороны. Некоторые обсуждения переходили в длинные дискуссии. Если Сталин с чем-то был не согласен, то возражал, уточнял, давал мне возможность переубедить, обосновать свою точку зрения. Он никогда не пытался настоять на своем. Сталину была важна истина, а не собственная победа в споре.

Помню, как на тему «как из хорошего актера и хорошего партийного организатора получился слабый режиссер» мы проговорили до самого утра. Сталин, как и положено мыслителю высочайшего уровня, пытался выявить закономерности, чтобы в будущем уберечься от ошибок, я изо всех сил старалась помочь — приводила примеры (их у меня скопилось много), пыталась рассуждать. Я пишу «пыталась рассуждать», потому что в присутствии Сталина мне не всегда удавалось это делать. Иногда я смущалась. Мне казалось, что я говорю какие-то глупости или банальности, а Сталин слушает меня лишь из вежливости. Я не отношу себя к робким людям, робость, о которой идет речь, возникала от понимания того, с Кем я дискутирую, Кого пытаюсь убедить или переубедить.

Я говорила о том, что хороший режиссер — это не только хороший организатор и человек, сведущий в актерской профессии. Хороший режиссер, будь то в кино или в театре, непременно должен обладать особыми качествами. Он должен иметь «целостное видение», то есть уметь видеть картину или спектакль еще до того, как приступит к постановке, должен уметь выбирать актеров на ту или иную роль, должен не просто организовывать процесс, но организовывать его так, чтобы не было ни малейшего отклонения от замысла. Отклонения губительны, они подобны кирпичу, вытащенному из основания стены. Один, два, три кирпича — и рухнет замысел.

В такие минуты я жалела, что рядом нет Г.В. Он умеет объяснять гораздо лучше меня. Но, с другой стороны, вряд ли бы Сталин стал беседовать с Г.В. так же откровенно, как беседовал со мной.

* * *

Оглядывая свой жизненный путь, порой удивляюсь — я ли это, со мной ли все это происходило и происходит? В глубине души до сих пор не могу свыкнуться с тем, что стала известной актрисой. Все так неожиданно, можно сказать — волшебно. Да, это в самом деле похоже на волшебство. Будто прилетела добрая фея, взмахнула волшебной палочкой, и... начались чудеса.

Удивляюсь своим достижениям. Кому-то они могут показаться скромными, но для меня они значимы, велики. Ведь это мои, личные, достижения. Удивляюсь и сразу же вспоминаю, чего мне это стоило. Удивление проходит. Остается сознание того, что мои труды не пропали даром, понапрасну. Это радует. Это не может не радовать. Счастлива ли я? Да, безусловно, счастлива. И главная ценность моего счастья в том, что оно не упало мне в руки с неба, а было заслужено трудом. Заслуженное, заработанное счастье стократ ценнее случайного.

Примечания

1. Андрей Петрович Тутышкин — актер, сыгравший счетовода Алешу Трубышкина в фильме «Волга-Волга».

2. Т. н. аншлюс — от нем. anschluss — присоединение, союз. Состоявшееся 12—13 марта 1938 года включение Австрии в состав Германии под лозунгом объединения немецкой нации. В результате аншлюса территория Германии увеличилась на 17%, население — на 10% (на 6,7 млн человек). Независимость Австрии была восстановлена в апреле 1945 года, после ее занятия союзными войсками в ходе Второй мировой войны, и узаконена Государственным договором 1955 года.

3. Героиня Любови Орловой в картине «Волга-Волга»

4. Боевой киносборник № 4 (сентябрь 1941-го).

5. Борис Иванович Юрцев (1900—1954) — известный в 30-е годы кинорежиссер, снявший картину «Любовь Алены».

6. Пётр Владимирович Вильямс (1902—1947) — советский живописец, график, сценограф и театральный художник.

7. Борис Петрович Чирков (1901—1982) — советский актер театра и кино.

8. Борис Яковлевич Петкер (1902—1983) — советский актер театра и кино.

9. Григорий Львович Рошаль (1899—1983) — советский режиссер театра и кино, сценарист, педагог.

10. Вера Петровна Марецкая.