Ю.С. Сааков. «Компромат на Кнейшица»

«Искусство кино». — 1998. — № 3.

В середине 60-х годов Григорий Александров задается целью сделать продолжение своего знаменитого фильма «Цирк», эдакий «Цирк-2». И не находит ничего предосудительного в том, чтобы в качестве соавтора пригласить Валентина Катаева — брата обиженного когда-то на него Евгения Петрова, имевшего отношение к «Цирку»¹.

Не знаю, охотно или нет, но Катаев приезжает на «Мосфильм», не раздеваясь, проходит в просмотровый зал и вместе с Александровым пересматривает фильм 1936 года. В зале кроме них двоих и меня, помогавшего тогда Александрову в работе на телевидении и напросившегося в зал, чтобы посмотреть на живого Катаева, — никого.

Просмотр картины, от которой залы и тогда, тридцать лет спустя после ее появления, заходились в хохоте, проходит в гробовой тишине. На лице Катаева не мелькает даже тень улыбки.

Зажигается свет, хотя на экране звучит «Песня о Родине». Александров не выдерживает, приглушает звук.

— И что же вы от меня хотите? — спрашивает Катаев, будто не знает, для чего позван, зачем пересматривал фильм.

— Продолжения! — не отступает режиссер.

— А вы уверены, что это необходимо?

— Во всяком случае, желательно.

— Ну, раз желательно... — Катаев надолго задумывается, а потом неожиданно предлагает для начала состарить на тридцать лет пройдоху Кнейшица, благо жив и процветает еще Паша Массальский.

— Согласен... — не очень пока понимает режиссер.

— И пусть он привозит на гастроли в Москву теперешнюю эстрадную диву.

— А Диксон? — заранее беспокоится Александров о месте в новом фильме своей бывшей героини.

— Погодите! — отмахивается Катаев. — Найдем место и для Любы.

— Ну, хорошо... — тревога еще не покидает режиссера. — А кто же эту диву сыграет? Может, Эдита Пьеха?

При тогдашней популярности певицы это было отнюдь не безрассудное предложение.

— Нет, не потянет... — морщится Катаев. — Тут нужна вторая Любовь Петровна.

— Легко сказать! — отшучивается польщенный режиссер.

— Ну вот, — будто не слышит Катаев, — на первом же концерте этой дивы присутствует такой же молодой наш певец. Пение гастролерши ему, конечно, нравится. И каким-то экстравагантным образом он дает ей о себе знать.

— Может, подпевает из зала? И публика, знающая и любящая его, приветствует их неожиданный дуэт.

— Могет быть, могет быть... — по-райкински бурчит Катаев, все еще нехотя, будто, в общем, ему это мало интересно, но раз уж позвали, показали фильм, надо что-то говорить. — Это никак не нравится Паше... то есть Кнейшицу, ибо этот старый греховодник, разумеется, обожает свою молоденькую примадонну и не желает, чтобы она, как Диксон, завела роман в России.

— А Марион в это время... — не терпится Александрову переключить внимание на героиню «Цирка».

— Слушайте, Гриша! — хмурится Катаев. — Если вы будете настаивать на такой же главенствующей роли Любы в новом «Цирке», то меня увольте!

— Ну, хорошо... — спохватывается режиссер. — Но согласитесь, что Кнейшицу любопытно, что стало за эти годы с Диксон.

— Соглашусь... Он наводит справки и узнает, что Диксон жива-здорова и вместе с мужем, Мартыновым, преподает в цирковом училище. Кнейшиц отправляется туда и застает обоих — Орлову и Столярова — на арене, среди учеников. И раз уж вам не терпится свести Кнейшица с Диксон и Мартыновым, то им его представляют под вымышленным именем, под которым он в этот раз и заявился в Москву. Так что ни Диксон, ни ее красавец муженек его не признают.

— И все-таки у Марион в глубине глаз проскальзывает догадка...

— Проскальзывает, так проскальзывает...

Так, не выходя из просмотрового зала, оба практически выстраивают будущий фильм. И это ни к чему пока не обязывающее взаимное «фонтанирование» явно начинает доставлять обоим удовольствие. Хотя на лице Катаева я так и не могу пока разглядеть желание войти в дело с головой.

Александров предлагает назвать молодых певцов Лорой и Сергеем. Он хочет, чтобы, пока Кнейшиц-инкогнито знакомился с мастерской Диксон, Сергей возил Лору по Москве, показывая столицу, а Лора была бы от всего в восторге, что еще больше воодушевляло бы Сергея. И где-нибудь на Ленинских горах герои спели бы друг другу о своих чувствах.

— Да, Гриша, — опять саркастичен Катаев, — теперь я понимаю, почему Женя не захотел быть вашим соавтором.

— Почему?

— Ну зачем обязательно на Ленинских горах? Туда, насколько мне известно, бегут фотографироваться молодожены, а вашим Лоре и Сергею до свадьбы еще далеко... Не знаю, поют они — не поют, но Кнейшиц возвращается в гостиницу, в тот самый номер «Москвы», где жил тридцать лет назад, и предается воспоминаниям: новая встреча с Диксон и прочее... Воспоминания повергают этого господина в грустное настроение. Оно еще больше портится, когда он узнает, что Лоры целый день не было в номере. Она является за час до концерта, радостная от встречи с Сергеем. Кнейшиц встречает ее сурово и в туманных пока фразах дает понять, что в этой стране ему однажды уже пришлось потерять многое и он не хотел бы, чтобы она заставила его пережить то же самое.

— Счастливого настроения дивы как не бывало, — снова вступает Александров. — Нехотя она едет с импресарио на концерт... Пришедший на концерт Сергей не узнает ее: она поет грустно, печально, ничего похожего на вчерашнее выступление. Он понимает, что ее что-то угнетает, и, не дождавшись конца, уходит... Впрочем, — режиссер снова гнет свое, — пора подключать к этой интриге Диксон с Мартыновым.

— Подключайте, — соглашается Катаев.

— На один из последних концертов Лоры приходят приглашенные Кнейшицем Марион и Мартынов. Он приветливо встречает их, усаживает в ложу. Он, в общем, в хорошем настроении — в результате его интриг молодые разлучены.

— Но как ни любезен господин импресарио, Марион замечает, что Лору на сцене что-то гнетет. У Диксон слишком много воспоминаний, чтобы не обратить на это внимания, и в антракте она просит Кнейшица познакомить ее с певицей. Тот представляет свою новую звезду прежней, говоря, что Марион — известная артистка цирка, ныне педагог.

Катаев вдруг показывает на меня.

«Цирк». Марион Диксон — Л. Орлова, Кнейшиц — П. Массальский

— Слушайте, Гриша, может, попросить молодого человека принести бумагу, и мы тут же, не выходя из зала, сварганим ваш «Цирк-2»?

— Во всяком случае, Юра, — просит Александров, — записывайте, что успеете.

Я вынимаю блокнот и с удовольствием делаю то, что уже давно хотел. Конечно, потом в домашней расшифровке это спонтанное сочинительство нового «Цирка» покажется таким легким и практически непрерывным. На самом деле оно происходило постепенно, иногда с большими паузами.

— На чем мы остановились? — спрашивает Катаев.

— На том, — подсказываю, — что Кнейшиц знакомит своих звезд, старую и новую.

— Ах, да! — будто все это у него в памяти и он может продолжать откуда угодно. — Расстроенная Лора безусловно вежлива, но не проявляет особого интереса к советской циркачке и спешит к себе в уборную. Кнейшиц извиняется, говоря, что той «нездоровится», просит Марион вернуться в ложу и торопится за Лорой.

— А Марион, — подхватывает Александров, — не может удержаться, чтобы не пройти мимо ее уборной и не прислушаться к доносящимся оттуда всхлипываниям Лоры, которые обрывает грубый, знакомый ей окрик Кнейшица: «Что вы разревелись посреди концерта! У вас еще целое отделение! — Александров вскакивает и начинает ходить по залу перед экраном, «играя» за Кнейшица. — Я уже сказал, что у вас два выхода: продолжать роман с русским, и я сделаю все, чтобы вы исчезли как певица, или все разорвать, и я сделаю вас звездой вдвое ярче той, которую сотворил. А сейчас — утрите слезы и на сцену!»

— Стоп, Гриша, не перетягивайте одеяло! — Катаев явно возбужден режиссерским показом. — Чтобы не быть замеченной выходящим Кнейшицем, Марион едва успевает отскочить от двери. Она спешит в ложу к Мартынову и предлагает уйти: по дороге она все расскажет. Когда начинается второе отделение и Кнейшиц не обнаруживает гостей в ложе, в глубине его глаз, как вы любите выражаться, мелькает испуг...

— После концерта в номер Кнейшица звонит Марион, — снова продолжает Александров. — Обращается к нему по-прежнему как к импресарио Лоры, просит ее принять. Кнейшиц догадывается, что узнан, пытается оттянуть неприятную встречу, ссылается на усталость. Диксон настаивает: ей нужно срочно увидеться! Кнейшиц соглашается, но, повесив трубку, спешит выйти из номера. Когда он открывает дверь, на пороге стоит Марион.

— Я знала, что вы попытаетесь избавиться от встречи, — говорит Катаев за Диксон, — и звонила уже из гостиницы... господин Кнейшиц!

— Что вам угодно? — тот становится самим собой.

Марион без приглашения садится.

— Я никогда не пришла бы сюда, — говорит она, — если бы сегодня на концерте мне не стала известна ваша новая жертва.

— Мои отношения с Лорой вас не касаются!

— Ошибаетесь! Тридцать лет назад вы мне так же, как ей, не давали любить того, кто любил меня. — Она оглядывает номер. — Чуть ли не в этом номере вы сулили мне миллионы, умоляли не покидать вас...

— Отлично! — доволен режиссер. — И все это на кадрах тридцатилетней давности, с тогдашними Кнейшицем и Марион.

— Фи, Гриша! — морщится Катаев. — Зачем так в лоб? Кто помнит ваш шедевр, тот и так все представит.

В это время звонят из проекционной:

— Ваше время кончилось, мы уходим.

Я смотрю на часы: после полуторачасового просмотра разговор длился почти столько же. Александров отпускает киномехаников, а я бегу забрать пальто в закрывающийся гардероб. Возвращаюсь и записываю, уже не всегда фиксируя, кто говорит — Александров или Катаев.

Марион, волнуясь, переходит, как когда-то, на родной английский:

— Не знаю, что вы здесь, в «моем» номере, сулили Лоре, но, думаю, ваши посулы ее так же мало трогают, как когда-то меня.

— Не беспокойтесь, — усмехается Кнейшиц, — она не собирается оставаться в России.

— Это ее дело. К сожалению, я не знаю человека, которого она здесь полюбила, но он наверняка много моложе вас. А вам, дожив до седин...

— Вы не можете помешать мне! — обрывает Кнейшиц тоже по-английски.

— Могу! — встает Марион. — Вы, Кнейшиц, имели неосторожность снова показаться мне на глаза. И я узнала вас сразу, в цирке. А пока вы гастролировали, навела кое-какие справки.

— Какие справки? — бледнеет Кнейшиц.

— Не волнуйтесь, это пока неофициально... — Александров грозит пальцем и, с трудом выходя из образа Диксон, переводит дух. — В общем, тут нужен какой-то компромат на Кнейшица. Может, его темное прошлое во время войны?..

— Да, сразу не придумаешь... — после некоторого раздумья сдается Катаев. — Может, на этом сегодня закруглимся?

— Нет, раз уж нашло, надо хотя бы пунктирно добраться до конца.

— Ну, хорошо, — Катаев снова показывает на меня. — Дадим молодому человеку задание на дом: придумать компромат на Кнейшица. А сами пойдем дальше.

Я с удовольствием соглашаюсь взяться за это непростое, как потом оказалось, дело.

— В общем, когда Марион обрушивает такой компромат на Кнейшица, — спешит дальше Александров, — тот покрывается потом.

— И если вы не гарантируете мне, — настаивает она, — что перестанете преследовать любовь Лоры и ее русского друга, о вашем прошлом станет известно здесь. А если станете преследовать Лору у себя, об этом станет известно там.

Подавленный Кнейшиц готов на все.

Марион это понимает.

— Теперь, — говорит она, — я хочу быть свидетелем того, как вы откажетесь от всех притязаний на девушку и перестанете угрожать ее будущему. Вызовите ее, я побуду в соседней комнате.

Кнейшиц дрожащими руками набирает номер, просит Лору зайти. Та явно не желает. Он уверяет, что разговор для нее важный, кладет трубку.

— И сразу — прощальный концерт Лоры, — подытоживает Александров. — Она снова весела, снова в ударе. И опять, как на первом концерте, Сергей вступает с ней в дуэт прямо из зала. А из-за кулис с бессильной злобой взирает на это Кнейшиц...

— На следующий день они улетают, — снова Катаев. — Сергей провожает Лору и впервые в аэропорту сталкивается с Кнейшицем. Тот будто не замечает соперника. По радио вдруг объявляют: «Господин Кнейшиц! Вас просят подойти к справочному телефону». Кнейшиц пугается огласки и не идет. Радио повторяет: «Господин Кнейшиц...»

Незаметно от Лоры и Сергея Кнейшиц юркает в толпу, пробирается к справочному, берет трубку.

— Я не случайно назвала вас вашей настоящей фамилией! — говорит с ним из дому Марион. Рядом Мартынов. — Хочу еще раз напомнить о нашем разговоре. И, кстати, назвать... — Тут она приводит такую убийственную деталь в своем компромате на Кнейшица, что у того подкашиваются ноги... Но это опять не к нам, это к молодому человеку, — кивает Катаев на меня.

Заканчивает Александров:

— Счастливого пути, — говорит Марион.

Кнейшиц слышит, как она кладет трубку, и пугливо, будто его уже уличили, пробирается на посадку в самолет.

В это время Лора и Сергей прощаются. Может быть, не замечая никого, поют свой третий, прощальный, дуэт, обещают, что бы ни случилось, помнить друг о друге.

Из окна самолета за ними уныло наблюдает Кнейшиц. Отворачивается. Самолет взлетает...

— И мы! — смотрит Катаев на часы и спешит к выходу. — Не понимаю, Гриша, за что на вас тридцать лет назад обиделись Женя с Ильей. Не знаю, во что в конечном счете превратится все, что мы здесь нафонтанировали, но сам процесс был вполне увлекателен...

Через несколько дней я с радостью докладываю Александрову, что компромат на его Кнейшица найден. И такой убийственный, что...

— Спасибо, Юра, но вроде уже не нужно.

— Как?

— Валентин Петрович неожиданно охладел к этой идее.

— Так сделайте все сами. Ведь в зале вы практически сочинили фильм.

— Что вы, одному мне, — режиссер смеется, — даже с вашей помощью это не потянуть. А нового Бабеля мы не найдем. Но даже если бы я смог, зачем после неприятностей с Ильфом и Петровым наживать еще одну, с братом Жени... Ведь я вынужден буду поставить его фамилию в титрах... Хотя бы: «При участии Катаева». А он, увидев фильм, в котором все будет, естественно, не так, как ему хотелось бы, тоже потребует ее снять.

— А почему вы уверены, что все будет «не так»?

— Хотя бы потому, что мы с Катаевым совсем упустили из виду черного ребенка Марион, с которым она осталась в России. А ведь это может быть целая сюжетная линия, которая наверняка, хочу я этого или нет, сломает катаевский костяк... Ладно, обойдемся без «Цирка-2»... И займемся «Лениным в Швейцарии» на вашем дорогом телевидении. Когда-то, за несколько лет до «Цирка», мы с Эйзенштейном и Тиссэ очутились в Цюрихе у дома, где жил Владимир Ильич. Эдуард тогда сфотографировал нас у памятной доски. И Сергей Михайлович сказал, что мы обязательно должны когда-нибудь снять такую картину — «Ленин в Швейцарии». Вот и исполним его наказ...

Примечания

1. «Я обратился к авторам сценария «Под куполом цирка» И. Ильфу и Е. Петрову с предложением превратить мюзик-холльное обозрение в киносценарий. Они включили в работу Валентина Катаева, который разрабатывал сюжетные ходы. Мне с ними было интересно остроумные трудолюбивые литераторы, они с полуслова понимали, куда клонит кинорежиссер. Месяца полтора мы были неразлучны. Вместе с Ильфом и Петровым я отправился в Ленинград, чтобы освободиться от повседневных дел. Метод работы был таков я, имея свое, в общем вполне сложившееся представление о фильме, ставил перед ними задачу на тот или иной кадр. Написанное вместе обсуждали, углубляли, уточняли. Испытывая режиссерский «диктат», знаменитые писатели не очень-то горели моим замыслом. Тем не менее основа сценария нами была сделана. К сожалению, Ильф и Петров в разгар работы над сценарием, быстренько собрав чемоданы, укатили в «одноэтажную» Америку, и я остался наедине со своими замыслами.

Я попросил И. Бабеля дописать диалоги, и он заодно хорошенько прошелся своим золотым пером по черновому эскизу, наскоро сделанному нами. Далее пришлось, засучив рукава, писать и переписывать, разрабатывать едва намеченные сцены (Г. Александров. Эпоха и кино. М., 1976, с. 190).

Когда Ильф и Петров вернулись из Америки и посмотрели практически готовую картину, они нашли в ней так мало от своего мюзик-холльного оригинала, что, обидевшись на режиссера, сняли с титров свои фамилии.