Глава 1. Девочка из хорошей семьи

Жизнь будущей актрисы началась 29 января 1902 года в подмосковном Звенигороде. Когда-то городку, который упоминается в летописях с XIV века, была отведена почетная роль стража Московской земли. Существует версия о происхождении его поэтического названия — колокольным звоном городок предупреждал Москву о приближающейся опасности. Конечно, не напрямую — до столицы было порядка шестидесяти километров, — но первым, а соседи подхватывали эту эстафету и тоже начинали бить в набат. Время расцвета города приходится на период правления Юрия Звенигородского, второго сына Дмитрия Донского. В XVII веке, когда Смоленск окончательно вошел в состав России, роль форпоста Москвы перешла к нему, и Звенигород утратил прежнее значение. В 1705 году город вошел в состав Московской губернии, а с 1781 года приобрел статус уездного. Сегодня это районный центр с населением 14 тысяч человек.

Кроме Любови Орловой, известных людей Звенигород миру не подарил. Зато в его ближайшие окрестности знаменитости слетались, словно мухи на мед: композитор Сергей Танеев, фабрикант Савва Морозов, писатель Михаил Пришвин, ученый и путешественник Николай Пржевальский. Особенно привлекал этот уголок Подмосковья художников. Абрам Архипов, Владимир Борисов-Мусатов, Константин Коровин, Исаак Левитан, Алексей Саврасов, Мария Якунчикова — вот далеко не полный перечень живописцев, надолго обосновавшихся здесь.

Исторически Звенигород разрастался вдоль Москвы-реки. В XVII веке он делился на три части: Кремль на Городке, Нижний посад на левом берегу реки и Верхний посад — на правом. Сложившуюся планировку и свой внешний облик Звенигород сохранял до конца XVIII века. В 1784 году Екатериной II был утвержден новый регулярный план города с прямоугольной сеткой улиц, который упорядочивал застройку левобережья. План не был полностью реализован: из четырех намеченных площадей в городе появилась лишь одна — Торговая.

Звенигород стоит на высоких холмах левого берега Москвы-реки, над широкой поймой с ее заливными лугами. Летом деревянные дома еле виднеются за волной зеленой листвы, будто налетевшей с подступающих совсем близко лесов. Только церковные купола хорошо просматриваются отовсюду. Их много — предприимчивый Юрий Дмитриевич княжил с 1389 по 1434 год, и его средства позволяли развить большое строительство. При нем был укреплен земляной кремль, так называемый Городок, построены Успенский собор и дворец, а на километр к западу, в Саввино-Сторожевском монастыре, возвели Рождественский собор. Кварталы ремесленников издревле вынесены на окраину, лучшие кварталы в центре города были предоставлены купцам и дворянам. На почве дворянского сословия и выросло генеалогическое древо Любови Орловой.

Ее отец Петр Федорович Орлов, родившийся в декабре 1867 года, принадлежал к дворянству Полтавской губернии и был внесен в третью часть родословной книги, где указывалось дворянство, выслуженное по гражданскому чину или ордену. Его жена Евгения Николаевна, урожденная Сухотина, воспитанница Смольного института, была на год старше мужа. Кроме Любы, у них была старшая дочь Нонна, родившаяся 2 декабря 1897 года по старому стилю.

Сведения о близких родственниках артистки взяты из анкет, которые Орлова заполняла при поступлении на работу или перед поездками за границу. Будучи женщиной здравомыслящей и в известной степени деловитой, Любовь Петровна вряд ли могла тут ошибиться. Дед актрисы Федор Петрович Орлов родился в 1832 году в селении Прасковьинское Константиноградского уезда Полтавской губернии (дата его кончины неизвестна, но относится к периоду после 1897 года). В 23-летнем возрасте он получил диплом ветеринара, а в 1870 году стал магистром ветеринарных наук и надворным советником. Чин действительного статского советника был присвоен Федору Петровичу в 1897 году. Его жена Анастасия Станиславовна Вашкевич — дочь дворянина. У этой четы было четверо детей — дочери Татьяна (1862), Вера (1864) и Наталья (1869), а также сын Петр, родившийся, как уже говорилось, в 1867 году.

А вот что удалось выяснить о прадеде и прабабушке Любови Орловой по отцовской линии. Петр Михайлович Орлов (1802/3—1838) родился в Вознесенске Константиноградского уезда Полтавской губернии, происходил из духовного звания. Был лекарем, служил по военному ведомству. Умер, находясь на службе. Его жена Пелагея Ефимовна Артюхова (1814 — после 1839) послужила примером для семьи своего первенца Федора: кроме него, она родила трех дочерей — Александру (1833), Веру (1834) и Любовь (1836/7). Пелагея Ефимовна была дочерью отставного майора. В 1840 году ее признали дворянкой по ордену мужа и внесли вместе с детьми в третью часть губернской родословной книги. Более ранних сведений мы не находим. Вероятно, переехав в Подмосковье, Орловы были внесены в дворянские книги Московской губернии.

Здесь приведены вполне правдоподобные данные, сообщенные автору известным генеалогом Р.Г. Красюковым, однако существуют и другие предположения. Чтобы стала понятна суть проблемы, следует сказать несколько слов о том, как осуществлялось дворянское делопроизводство. Каждый дворянин был обязан подтверждать свою сословную принадлежность, представляя для этого в губернское дворянское депутатское собрание необходимые документы. Как правило, такими документами являлись свидетельство о его рождении, послужной список — свой или отца, указы о награждении или производстве в соответствующий чин и другие убедительные бумаги. Губернское собрание рассматривало эти документы, выносило свое решение о подтверждении дворянства (или об отклонении прошения) и отправляло его на утверждение в Правительствующий сенат. В Сенате этими вопросами ведал Департамент герольдии, который выносил вердикт о подтверждении (пожаловании) дворянства или об отказе в таковом за недостаточностью доказательств. В случае положительного решения, в зависимости от содержания представленных документов, Департамент герольдии расписывал дворян по шести частям дворянской родословной книги.

В настоящее время вся подобная документация хранится в областных архивах, в фондах дворянских депутатских собраний и в Российском государственном историческом архиве (РГИА), в фонде 1343, который называется фондом Департамента герольдии. Многие данные можно найти и в более доступном Дворянском адрес-календаре (издание Н.В. Шапошникова), где приведены списки дворян 43 российских губерний. Чисто техническая сложность восстановления генеалогических хитросплетений заключается в том, что Орловы — очень распространенная фамилия. Только в РГИА хранится более сотни дел о дворянстве Орловых начиная с 1813 года. Что уж говорить про областные архивы! К тому же во время социальных потрясений какие-то документы были утеряны, что немудрено — удивляться можно скорее тому, что многое сохранилось.

Генеалогические цепочки, составленные разными специалистами, сплошь и рядом не совпадают. «Орловские» родственные связи после какого-то колена тоже разнятся. Занимались же их выявлением многие. До Адама и Евы не дошли, но копнули изрядно. Внучатая племянница Орловой, Нонна Юрьевна Голикова, в своей книге «Актриса и Режиссер» приводит, правда с оговорками, более эффектную, по сравнению с красюковской, версию родословной Любови Петровны, идущей аж с XIV века. В ее предках числятся князья, графы и фавориты Екатерины II братья Орловы, о сыне младшего из которых, Федора, Голикова пишет более подробно. Это Михаил Федорович Орлов — героический участник войны 1812 года; в 26 лет полковник, диктовавший условия капитуляции Наполеону; в 28 лет дипломат, с блеском урегулировавший конфликт между Данией и Швецией. Этот друг и соперник Пушкина женился на старшей дочери генерала Раевского Екатерине, в которую был безнадежно влюблен поэт, стал членом «Союза благоденствия» и в декабре 1825 года вышел на Сенатскую площадь... К сожалению, ветви этого второго генеалогического древа Орловых плохо соединяются с более вероятным первым. Иначе получается, что Михаил Федорович уже в 14 лет стал отцом.

Некоторые историки считают далеким предком актрисы другого брата — Григория Орлова, который участвовал в дворцовом перевороте, возведшем на престол Екатерину II, и принимал участие в убийстве императора Петра III. Императрица страстно любила его и осыпала несметным количеством титулов, должностей и чинов. Эти версии схожи, поскольку в любом случае далеким предком актрисы назван отец братьев-башибузуков Григорий Иванович. Автор книги «Любовь Орлова» Дмитрий Щеглов пишет о нем:

«Все дети Григория Ивановича Орлова появились на свет от второй жены — Лукерьи Ивановны Зиновьевой, дочери стольника Зиновьева и его законной супруги Марфы Степановны Козловской, ведущей свой род от первого русского князя Рюрика. Думается, всем интересующимся малоизученной биографией народной артистки СССР, лауреата нескольких Сталинских премий Любови Петровны Орловой будет нелишне узнать, что только эта Лукерья Ивановна Зиновьева принесла в ее род кровь семнадцати правителей России, двадцати восьми великих и удельных князей, семи шведских монархов, двух императоров Византии, трех половецких и семи монгольских ханов, короля Англии Гарольда II, а также семнадцати российских князей, принадлежавших к родам Козловских и Шаховских, не считая немецких графов и татарских мурз!» Вот так-то, знай наших! И дальше: «Десять ее предков, известных своими подвигами на христианском поприще, как уже было сказано, канонизированы и причислены Русской православной церковью к лику святых».¹

Так или иначе, ясно, что Любовь Орлова принадлежит к достойному дворянскому роду — что характерно, родилась она в Звенигороде на Дворянской улице. Разумеется, жизнь представителей разных поколений проходила в различных условиях. Одна эпоха неумолимо сменяла другую — войны, реформы, революции. И все же стиль жизни представителей любого семейного социума вплоть до 1917 года менялся мало. Скорее здесь можно обнаружить географические отличия: если в Москве тон жизни задавали интеллигенция и купечество, то в Северной столице заправляли придворные, аристократия, крупное чиновничество. Положение Орловых было обусловлено их социальным рангом и материальной обеспеченностью, свою роль играла и генетическая предрасположенность — хорошее здоровье и отсутствие наследственных заболеваний, от которых дворянское происхождение спасало не всегда.

Судя по многочисленным мемуарам, распорядок жизни в дворянских семьях начала прошлого века был весьма стереотипным: четырехразовое питание через каждые три часа. Утром, часов в восемь-девять, всей семьей пили кофе: церемонно, из фарфорового сервиза. В полдень — завтрак, как правило, два блюда и десерт. В три часа подавали чай, а в шесть вечера — обед, состоявший обычно из четырех «перемен», то есть блюд, причем закуски и пирожки за таковые не считались: хоть и вкусно, а баловство. Вот бараний бок с гречневой кашей — это да, это по-нашему. Еда должна быть обильной и качественной, как и питье. Запеканки, наливки и фруктовые ликеры домашнего приготовления подавались только за обычным столом. При гостях же на стол выставлялись мадера, бордо, специально выписываемый из Германии рейнвейн. Порой дворянские семьи даже разорялись от излишнего хлебосольства. Однако закатывать пиры время от времени было необходимо, иначе среди знакомых поползет слушок, что имярек такой-то «снобирует» и задирает нос.

Итак, по утрам из-за закрытой двери глухо доносится бой часов, висящих в гостиной. Входит няня, распахивает шторы и окна, в комнату врывается свет. Ребенок одевается. По коридору слышны шаги — это мама спешит пожелать доброго утра, папа еще не встал. В соседней комнате уже ждет молоко или кофе. После завтрака можно отправляться на прогулку с няней или — с годами — на занятия с гувернанткой.

Это общая атмосфера дворянских семей, однако в каждой из них имеются своя специфика, свои запоминающиеся события из тех, которым поначалу придаешь гораздо меньше значения, чем они заслуживают. У Любочки Орловой в детстве было два таких события, два общения с великими — заочное и очное, связанные с именами Льва Толстого и Федора Шаляпина.

Вот как представлен первый эпизод в автобиографии самой Орловой, написанной в 1945 году: «Однажды мама дала мне почитать детские рассказы Толстого. Рассказы мне очень понравились, и я попросила дать мне еще такую же книжку. У мамы не оказалось ничего подходящего. Тогда я сказала, что напишу дедушке Толстому и попрошу его прислать мне еще одну книжечку. Мама засмеялась, но разрешила, и я сочинила такое письмо: "Дорогой дедушка Толстой! Я прочитала твою книжечку. Мне она очень понравилась. Пришли мне, пожалуйста, еще твои книжечки почитать"».

Вряд ли смышленая девочка была настолько знакома с почтовой технологией, сопутствующей эпистолярному жанру, чтобы самой отправить письмо. Скорее всего это, с соответствующей припиской, сделали за нее родители, тем более что мать состояла с графом в дальнем родстве: дядя Евгении Николаевны Михаил Сергеевич Сухотин (1850—1914) в 1899 году женился на старшей дочери Льва Толстого Татьяне.

Однако факт остается фактом — классик русской литературы напрямую обратился к юной читательнице, прислав ей в подарок книжечку с надписью: «Любочке — Л. Толстой». Это был «Кавказский пленник», выпущенный «Посредником» — издательством, созданным по инициативе самого Льва Николаевича для просвещения широких народных масс.

С Шаляпиным же знакомство было более тесным.

Семьи Орловых и Шаляпиных дружили. Зимой Орловы по большей части жили в Москве, в квартире на Спиридоновке, в районе Патриарших прудов, а лето проводили в усадьбе Евгении Николаевны в Звенигороде. Туда к ним в гости, бывало, наведывался лучший российский бас. В свою очередь Орловы не раз гостили летом в его имении Ратухино на Волге. Тем более что одно время Петр Федорович работал на строительстве моста в Ярославле, откуда до Ратухина рукой подать. Зимой Федор Иванович устраивал в своем московском доме на Новинском бульваре детские праздники. На одном из них малыши разыграли музыкальную сказку «Грибной переполох». Это был настоящий, старательно готовившийся спектакль с режиссером, даже с двумя — супругой певца Иолой Игнатьевной и артистом МХТ Александром Адашевым, с репетициями и костюмами. Исполнявшая роль Редьки шестилетняя Любочка очаровала собравшихся пением и танцами. После представления Шаляпин подхватил миниатюрное созданьице в пышном розовом платье на руки и воскликнул: «Эта девочка будет знаменитой актрисой!»...

Кстати, по позднему свидетельству Орловой, всех других исполнителей того спектакля он тоже подбрасывал на руках и целовал. Возможно, и им говорил что-нибудь по поводу радужного артистического будущего — например, семилетнему Максиму Штрауху, который в «Грибном переполохе» играл Рыжика, а взрослым стал хрестоматийным исполнителем роли Ленина, сыграв его в одиннадцати фильмах и спектаклях.

В ноябре 1909 года в Москве певец подарил семилетней девочке свой большой фотопортрет, надписав: «Маленькому дружку моему Любочке с поцелуем дарю сие на память. Ф. Шаляпин». А в августе следующего года «исполнил» для нее на бумаге популярный романс Д. Ратгауза «В стекла бьется нам ветер осенний» — написал полный текст, сопроводив его посвящением: «Моему маленькому дружку Любочке». На этом же листе набросал пером свой портрет, под ним указал «адрес»: «Милой Любочке на память» и ниже известный стишок: «Дети, в школу собирайтесь! Петушок пропел давно. Попроворней одевайтесь, смотрит солнышко в окно». Это было связано с началом учебного года, первого в ее жизни. Люба училась в Москве, в женской гимназии Алелековой, находившейся в районе Никитских ворот.

Жизнеописание Орловой поневоле ведет за собой изложение истории страны. Еще ребенком она стала невольной свидетельницей трех революций — одной в 1905 году и двух в 1917-м. Ни один россиянин не мог остаться в стороне от социальных катаклизмов. Вслед за войной с Японией монотонно потекла Первая мировая, которую Россия тоже проигрывала. Были столкновения на улицах, забастовки, карательные экспедиции в деревнях. Несмотря на все передряги, общество не заразилось беспощадным унынием: театры не оставались без зрителей, издавались новые журналы, выходили книги, художники писали картины, ставшие потом хрестоматийными и осевшие в лучших коллекциях мира.

Осенью 1917 года до предела обострилась постепенно нарастающая межпартийная грызня; на смену Временному правительству шли уверенные в себе большевики во главе с Лениным и Троцким, многих увлекла анархистская стихия. Одни клеили на стены домов плакаты с призывами, другие тут же срывали их или заклеивали своими, завязывались потасовки. Наконец прогремел выстрел «Авроры», и люди стали жить «под большевиками». Все привычные нормы жизни рухнули, в стране наступила полоса неопределенности. Многие не знали, поддерживать ли советскую власть, выступить против нее или тихо саботировать. Оставаться в «Совдепии» и попытаться приспособиться к новым условиям или бежать за границу, пока не поздно? А может, лучше уехать в глубинку, где удастся относительно спокойно переждать смутные времена?

Подобно многим другим, Орловы тоже была выбиты из привычного ритма. Новая власть при каждом удобном случае твердит о равенстве, а таковым и не пахнет. Одни чувствуют себя хозяевами положения, а других, вроде Орловых, называют обидным словцом «бывшие». Семья оказалась в трудном материальном положении. Ко всему прочему оно объяснялось тем, что незадолго до переворота глава семьи проиграл в карты звенигородское имение. Позже шутил — хорошо, мол, что вовремя проиграл, иначе бы большевики отобрали, было бы еще обиднее.

В свое время Евгении Николаевне досталось в приданое имение Сватово в Воскресенском уезде (ныне Истринский район). Имение это было куда скромнее легендарных Кочетов, где частенько собирались семьи Толстых и Сухотиных. После революции Орловы переехали из Звенигорода в Сватово, где уже жила родная сестра матери Любовь Николаевна. Перед домом был фруктовый сад, позади разбиты огородные грядки, худо-бедно дарившие овощи и зелень. А самое главное, Любовь Николаевна обладала редким по тем временам богатством — она держала корову. Трудно переоценить, какое это было подспорье. Бурёнка-кормилица давала столько молока, что себе хватало и на продажу оставалось. Непосредственно продажей занимались обе дочери — 19-летняя Нонна и Любочка, которая была на четыре года младше.

Из-за развала экономики и расстройства денежного обращения правительство ввело пайковую систему распределения продуктов. Поэтому частная торговля стала делом опасным — могли обвинить в спекуляции, а со спекулянтами разговор короткий. Правда, в обеих столицах на подобные нарушения смотрели сквозь пальцы: если крестьяне перестанут привозить продукты, горожане вообще помрут с голоду.

Выгоднее всего было продавать или менять молоко на хлеб в Москве. Но чтобы совершать подобные рейсы на расстояние 30 километров, требовалась немалая смелость. Хорошо известно, какой разгул преступности наступил в первые годы после прихода большевиков. Революция выбила из колеи многих людей, оставила их в растерянности на перепутье всех дорог. Постоянные очереди в магазинах; нехватка керосина, дров, лекарств, мыла; теснота коммунальных квартир и напряженные отношения с соседями (чтоб их черти побрали!); давка в трамваях; изнурительная работа или наоборот безработица; в конце концов, элементарный голод — все это мало способствовало лучезарному настроению.

«Люди обносились; все они, и в Москве, и в Петрограде, тащат с собой какие-то узлы. Когда идешь в сумерках по боковой улице и видишь лишь спешащих бедно одетых людей, которые тащат какую-то поклажу, создается впечатление, что все население бежит из города», — бросилось в глаза английскому фантасту Уэллсу, посетившему Россию в сентябре 1920 года.² Глобальные перемены в государственном устройстве вызывали озлобленность и раздражительность. По столичным улицам слонялись без копейки денег в кармане крестьяне, приехавшие на заработки. Преступность достигла невиданных ранее масштабов. Беспризорники, жившие в подвалах, сколачивали банды, которые орудовали чуть ли не средь бела дня. Взрослые преступники вершили свои темные делишки с еще большей жестокостью, и в столице это ощущалось сильнее, чем в других российских городах. Разговоры о налетах и ограблениях слышались на каждом шагу. Двум хрупким девушкам постоянно нужно быть начеку. Возвращаются с пустым бидоном — не просто же так везут его, значит, молоком торговали. Каждый догадается, что у них при себе сейчас деньги и, возможно, немалые. Им нужно быть готовыми к тому, чтобы в любой момент дать хулиганам отпор.

Следует помнить, что обе красавицы выросли в благополучной среде и воспитание их было далеко не спартанским. Однако ничего — выдюжили. Легко представить, насколько первые опасности закалили в эти годы характеры Нонны и Любы. Это уже не инфантильные тепличные девицы, не тургеневские девушки, которые, услышав бранное слово, густо краснеют и готовы хлопнуться в обморок. Они в случае чего сумеют постоять за себя.

Сестры поднимались ни свет ни заря и везли тяжеленный бидон в город. Особенно трудно приходилось зимой — пригородные поезда не отапливаются, окна разбиты, в тамбурах и вагонах несусветная грязь. В городе выйдешь — хоть три пары варежек надень, все равно от металлического бидона рукам холодно, после они долго болят, суставы распухают. Некоторые утверждают, будто потом Орлова всю жизнь очень не любила свои руки, прятала их, строго-настрого запрещала операторам снимать, поэтому зрители никогда не увидят их в кадре. Это очередная легенда — смотрите сколько угодно во всех фильмах с ее участием. Может, Любовь Петровна действительно считала свои руки недостаточно элегантными — допускаю, что с годами у нее появились недуги вроде отложения солей, болели суставы, однако ее руки были не до такой степени изуродованы, чтобы их стыдливо прятать.

Донимали бытовая неустроенность, отсутствие горячей воды, перебои с продуктами. Однако многие сопротивлялись, по мере сил противостояли разрухе. Зачем же сразу сдаваться — должны же быть в этом бедламе какие-то точки опоры, не все рухнуло в одночасье, какие-то осколки прежней жизни существуют, хоть что-то не должно меняться. Таким оазисом, «лучом света в темном царстве» Орловым показалась консерватория, о которой в семье не переставали мечтать.

В семье постепенно пришли к мысли о том, что Любочка станет пианисткой. Это хорошая специальность для женщины, кусок хлеба на черный день обеспечен. У музыкантов есть много возможностей — и концертировать, и давать уроки, и аккомпанировать певцам. В глубине души родители жалели, что для них музыка всего лишь увлечение. Сложись жизнь по-другому — могли стать хорошими музыкантами, все предпосылки для этого у них имелись, Бог наградил обоих отменным слухом. Евгения Николаевна любила играть на пианино, чем охотно и занималась в свободное время. Петр Федорович, тоже большой меломан, при случае мог спеть. Получалось не так хорошо, как у Шаляпина, но все же гостям нравилось. Нонночка училась играть на скрипке, Любочка — с пятилетнего возраста — на пианино, вдобавок у нее был хороший голос.

«Любимым мной в те годы пением были ария Тамары из "Демона" и цыганский романс "Гай-да, тройка!". Впрочем, я любила все, что пелось у нас в доме, все, что игралось руками матери и ее друзей музыкантов, любила слушать музыку во время игр и занятий, любила засыпать под звуки музыки Чайковского, Шопена, Моцарта»,³ — признавалась актриса, подчеркивая, в какой среде формировались ее вкусы и пристрастия. «Дома будущее мое было предопределено. Родители решили, что я буду пианисткой, и поэтому мама очень рано начала давать мне систематические уроки. Я была прилежной ученицей, и когда семилетней меня привели на экзамен в Ярославское музыкальное училище, после двух или трех сыгранных мною пьесок меня с похвалой зачислили на первый курс. Но не было предела изумлению учительницы, когда в первый же день занятий она выяснила, что я не знаю ни одной ноты, что на экзамене я играла все на память (так учила меня мама). Впрочем, нотная грамота далась легко и не задержала моей учебы».⁴

Любочка рано начала выступать в школьных концертах, часто солировала в хоре училища. Ей нравились аплодисменты и то читающееся в глазах зрителей умиление, которое так окрыляет выступающих. Казалось, так будет всегда — она играет на рояле, а красивые нарядные слушатели внимают звукам музыки, чтобы потом выказать ей свою восторженность.

Однако годы шли, и публики у нее стало не больше, а меньше — остались только домашние. После революции всюду неуютно, люди реже ходят по гостям, а уж ехать из Москвы в Воскресенск и подавно не захочется. Сестры Орловы регулярно следуют по этому маршруту не от хорошей жизни: семье нужны деньги. Возить молоко — занятие не из приятных. Летом довозят бидон до станции на тележке с колесиками, зимой — на санках. В Москве у них уже постоянные маршруты. Покупатели знают, в какое время девочки привезут молоко, ждут их. Орловы едут не наугад — клиенты постоянные, хорошо знакомые. Маршрут выстроен так, что заканчивается на Божедомке, а последним пунктом на их пути является квартира в Орловском тупике. Название уже стало родным, будто в их честь дано. Минуешь вереницу каменных домов, где на стенах еще остались следы пуль, и оказываешься среди деревянных построек. У каждого домика — палисадники, возле дверей вкопаны лавочки, на которых в хорошую погоду судачат старушки.

В одном из домиков проживала многодетная семья Веселовых. Глава семьи — столяр-краснодеревщик, спрос на его работу имеется, они не бедствуют, могут позволить себе покупать свежее молоко. Ведь детей у Веселова пятеро: две дочки и три сына. Старший сын Сергей — студент, учится на инженера-строителя, он ровесник Нонны. Дом хлебосольный, радушный, здесь часто собираются институтские приятели Сергея. Девочки привезли молоко, больше дел в Москве у них нет, а до поезда еще долго. Ребята приглашают составить им компанию, а Орловым побыть здесь приятно — тут не унывают, поют, танцуют. Нонна — та постеснительнее, а бойкая Любочка подсядет к пианино, и понеслись танцы — музыка под ее пальцами на любой вкус.

Внешне сестры Орловы не похожи одна на другую, да и характеры отличаются. Младшая — круглолицая, светловолосая, задорная, компанейская. Нонна более замкнутая, спокойная, у нее темные волосы, утонченные черты лица и невероятной красоты глаза — большие, с зеленоватым отливом. Самое непостижимое — ее улыбка. Она едва заметна в легком прищуре глаз, в уголках рта, но в этой улыбке скрывается тайна, которую веками не могут разгадать мужчины и поэтому теряют от нее головы.

Не устоял перед ее чарами и Сергей Веселов, будущий инженер-строитель. Он все чаще и чаще думал о ней. Уже все домашние заметили — с Сергеем творится что-то странное. За столом вдруг уставится в одну точку, забудется — даже вилка из рук падает. Учебник возьмет, раскроет и будет сидеть бог знает сколько, страницу не перевернет. Один брат за спиной подмигнет другому и покрутит пальцем у виска — мол, переучился наш студент, сбрендил маленько. Только родители быстро смекнули что к чему, да и Нонна догадалась. Правда, ей догадаться было нетрудно — сама испытывала к Сергею такие же чувства. Ну, если стремления совпадают, то ничто не мешает им жить семьей.

Итак, старшая сестра вышла замуж, теперь ее фамилия Веселова, она переехала в Москву, а конкретнее, в Орловский тупик. Отныне Любе не придется возить в город молоко — одной это делать несподручно, да и учиться нужно. По выходным она будет ездить к родителям, в Воскресенск, а в будние дни оставаться у Веселовых — в их двухэтажном доме места много.

1 февраля 1918 года Люба Орлова получила небольшой подарок судьбы — она «помолодела» почти на две недели. По декрету СНК именно с этого дня Россия вместо существовавшего ранее юлианского календаря перешла на более точный григорианский, опережающий прежний на 13 дней. Орлова родилась 29 января, то есть 11 февраля по новому стилю. Тем не менее в заполняемых ею анкетах постоянно указывалась январская дата; это к досужим разговорам о том, что она якобы всеми способами пыталась уменьшить свой возраст.

В 1919 году Любовь Орлова поступила в Московскую консерваторию по классу фортепьяно, где училась у профессора Карла Августовича Киппа — опытного педагога, который преподавал здесь в течение десяти лет. Кстати, тут тоже хорошая наследственность, но уже музыкальная — Кипп был учеником выдающегося педагога Павла Августовича Пабста, а тот, в свою очередь, учился у самого Ференца Листа.

В консерватории девушка была на хорошем счету — сказывались результаты многолетних занятий. Учеба шла легко, и ей хватало времени на то, чтобы подрабатывать. Скромный, но постоянный источник дохода Люба нашла в кинотеатрах — тапером или, как тогда говорили, «иллюстратором фильмы». Играли там не всё, что заблагорассудится. Существовала инструкция для таперов, где точно указывалось, какими мелодиями следует сопровождать погоню или любовную сцену.

Сначала Люба «тапёрила» в Воскресенске, затем, осмелев, и в Москве, в частности, в «Унионе» на Большой Никитской, который позже, с 1939 года, стал известен под названием «Кинотеатр повторного фильма». Туда пойти не сразу решилась: на этой же улице находится консерватория, от нее до «Униона» рукой подать. Боязно — что будет, если увидят преподаватели? Однако обошлось — другие студенты тоже при случае подрабатывали как могли. Педагоги на подобные эксцессы закрывали глаза, понимая, что молодым людям хочется иметь лишнюю копейку.

В анкетах, в графе «образование», Орлова всю жизнь писала — незаконченное высшее. Слишком ощутимой для семейного бюджета была плата за обучение, поэтому способная ученица ушла из консерватории после третьего курса, так и не получив диплома пианистки. Вскоре она опять взялась за учебу, но теперь поступила на хореографическое отделение Московского театрального техникума имени А.В. Луначарского. Этому учебному заведению — честь и хвала. Из его недр вышли такие известные артисты, как Мария Миронова, Ирина Мурзаева, Валентина Сперантова, Лев Свердлин, Николай Сергеев, из балетных — Владимир Бурмейстер.

Общепризнано, что в первой четверти прошлого века Россия имела одну из самых интересных и самобытно развивающихся систем свободного танца в Европе. Многие идеи хореографов того времени благополучно дожили до наших дней и повторяются сегодняшними балетмейстерами. В техникуме курсом руководила педагог и танцовщица Франческа Беата. Орлова же училась в классе пластического искусства Веры Майя. Профессиональный музыкант, Майя сама в течение трех лет училась танцу у Беаты, а в 1917 году открыла собственную студию, официальное название которой неоднократно менялось. На первых порах она именовалась Студией выразительного движения при ТЕО (Театральном отделении) Наркомпроса, затем стала «пластической секцией», потом классом пластического искусства хореографического отделения Московского театрального техникума. Правда, суть не менялась, поскольку Майя была там единственным хореографом. Ее коньком были постановки пластических этюдов на классическую музыку. Здесь она часто использовала акробатические движения, увлекалась модными тогда идеями конструктивизма, то есть всем тем, чему злые языки приклеили термин «плаституция».

Хореографии Любе показалась мало, и в свободное время она ходила учиться искусству драматического актера у Елизаветы Сергеевны Телешевой. Не так часто, как хотелось бы: Телешева много занята во Второй студии МХТ, играет и в спектаклях самого Художественного театра. По знаку зодиака она тоже Водолей, родилась ровно на десять лет раньше Любочки. А Водолеи, известное дело, отличаются эксцентричным темпераментом, решительностью, упрямством. Они относятся к своей работе серьезно, из-за этого озабочены, нервничают и часто чувствуют себя совсем разбитыми. Правда, женщины-Водолеи склонны преувеличивать свои трудности. Впрочем, им это прощают — уж очень они привлекательны. Вот и Елизавета Сергеевна красива — высокая, склонная к полноте, она напоминает очаровательных кустодиевских купчих. Ее театральное амплуа — grande-dame. В инсценировке толстовского «Воскресения» Телешева играла графиню Чарскую, в историческом спектакле «Елизавета Петровна» — императрицу Екатерину I.

В свое время она закончила частную драматическую школу, которую в актерской среде называли «адашевкой»: ее возглавлял Александр Иванович Адашев, неудавшийся артист Художественного театра. В свое время именно он был сопостановщиком детского спектакля «Грибной переполох», в котором дебютировала пятилетняя Любочка Орлова. По отзывам современников, все роли Александр Иванович играл одинаково степенно, чопорно, ему явно не хватало живости. Зато в школе он оказался на своем месте: жесткий организатор, сумевший привлечь хороших преподавателей. Елизавета Сергеевна, например, училась у легендарного Л.А. Сулержицкого, Сулера, как все его называли, одного из актеров-основателей Художественного театра. К сожалению, Леопольд Антонович уже покоился на Новодевичьем — он скончался еще до революции, в сорок четыре года.

«Адашевка» подготовила много талантливых выпускников, одним из самых заметных стал Евгений Вахтангов. Когда-то он являлся ярым сторонником Константина Сергеевича. А потом выработал собственную методику подготовки артистов, переняв кое-что у Станиславского да, говорят, и у Мейерхольда тоже; на основе Студенческой студии создал свой театр. Постепенно Евгений Багратионович сделался противником буквализма на сцене, занялся поисками новых театральных форм. А ведь когда-то он играл в МХТ, и Станиславский числил его среди своих любимчиков. Константин Сергеевич переживал из-за происшедших с Вахтанговым метаморфоз, считал, что тот его предал, отрекшись от созданной им «системы».

Вот Елизавета Сергеевна сделана не из того теста — она своему учителю не изменит. Станиславский для нее бог, а боги не ошибаются, они всегда правы. Телешева впитала его систему и свято придерживалась провозглашенных Константином Сергеевичем принципов работы с актером. Сейчас она сама играет во Второй студии и учит Любу Орлову переживать по системе Станиславского. Зритель должен подсматривать за чужой жизнью и сопереживать ей, забывая, что сидит в театре.

После занятий в техникуме студентка Орлова с удовольствием ехала к Телешевой, в Малый Власьевский переулок, в пропитанный мхатовским духом уютный особняк. Муж Елизаветы Сергеевны Евгений Калужский тоже артист МХТ, а его отец Василий Васильевич Лужский проработал в Художественном театре всю жизнь. Любочка все хорошо впитывает, она талантлива. Жаль, что занятия индивидуальные и Елизавета Сергеевна не может научить ее взаимодействовать с партнерами, что очень важно. Сама она и ее коллеги по Второй студии понимают друг друга с полуслова, поэтому им легко работается. Не случайно Станиславский готовится забрать многих из них к себе, в МХТ. Берет Андровскую, Баталова, Хмелева, Судакова, Прудкина, Яншина, Зуеву, Комиссарова. Телешеву тоже берет — ему нравится, как Елизавета Сергеевна помогает работать с актерами. Честно говоря, при всей красоте фигура у Телешевой все больше раздается вширь, поэтому Е.С. делает крен в сторону режиссерской и преподавательской деятельности, отходя от артистической.

Между тем родители Любы Орловой, задумываясь о ее судьбе, находились в легком недоумении: что это дочка не находит себе места? Консерваторию не закончила, хватается то за одно, то за другое. Время идет, пора бы уже определиться со специальностью. Бесконечные смены увлечений до добра не доведут.

Действительно, на первый взгляд метания младшей дочери выглядели хаотичными. Однако при большом желании в ее поисках можно обнаружить закономерность. Ясно одно — Любина всеядность не выходит за рамки, позволяющие охарактеризовать ее как человека искусства. Вот без чего она не представляет себе жизни, чему предана всей душой. Наверное, сама Люба в то время вряд ли сумела бы четко сформулировать окончательную цель своих стремлений. Да, ей нравится то, чем она занимается. Здесь ей хорошо, ничего не раздражает. Интуиция подсказывает — все может пригодиться: и на совесть освоенная музыкальная специальность, которая покамест дает возможность подрабатывать тапером, чтобы оплачивать занятия у Телешевой; и умение легко и непринужденно танцевать, быть полновластной хозяйкой каждой мышцы своего тела; и приобретенные навыки драматической артистки. Незаурядные вокальные способности, демонстрируемые с младых ногтей, тоже не должны пропасть втуне.

Вот вокал-то и пригодился в первую очередь: в 1926 году Любовь Орлову приняли на работу в Музыкальный театр имени Вл. И. Немировича-Данченко — хористкой.

Примечания

1. Щеглов Д.А. Любовь Орлова. М.: ЭКСМО-Пресс, 2002. С. 21—22.

2. Уэллс Г. Россия во мгле. М., 1958. С. 26.

3. РГАЛИ. Ф. 966. Ед. хр. 730. Оп. 2. Л. 95.

4. Там же