Главная страница
Она...
Биография Орловой
Досье актрисы
Личная жизнь
Круг общения Партнеры по фильмам Даты жизни и творчества Кино и театр Цитаты Фильмы об Орловой Медиа Публикации Интересные факты Мысли об Орловой Память Статьи

Глава 5. Не всегда светлый путь

Я очень люблю эстраду... Начинается она обычно с выхода — с походки лёгкой, на полупальцах. С первого шага на сцену надо любить зрителя. Всех и каждого, а не только партер. Эстрада — очень суровая школа для актёра... Как часто актёры срывают себе голос оттого, что не умеют владеть дыханием... И микрофоны мне нужны только тогда, когда я выступаю перед очень большой аудиторией.

Неудивительно, что теперь Орлова словно бы и сама получила частицу того могущества, которым обладали высшие руководители партии. Пусть у нее самой не было власти, но ее обожали самые разные люди, в том числе и те, у которых эта власть была. Так, например, однажды Орлова и Александров ехали в поезде в разных вагонах — в один билеты достать не удалось. В своем вагоне Любовь Петровна неожиданно встретила наркома путей сообщения Лазаря Кагановича. Они разговорились, и Орлова пожаловалась на то, что ее разлучили с мужем, который сейчас находится в другом вагоне. Нельзя ли сделать так, чтобы мы были вместе? Каганович тут же связался с начальником поезда, объяснил ему ситуацию. Через некоторое время тот появился в купе Александрова и сообщил приятную новость:

— Все в порядке, товарищ Орлов! Можете идти к своей жене и ехать вместе.

Да и вообще для Орловой и Александрова 1938 год, казалось, сулил только хорошее. Начался он с радостного события — они переехали в новую четырехкомнатную квартиру в Глинищевском переулке, дом 5, где получили квартиру 103 на шестом этаже. Квартира просторная, не очень светлая, что устраивало Орлову, поскольку в это время у нее обнаружили болезнь Меньера, одним из проявлений которой является светобоязнь. Причиной этого, видимо, стало ее слишком частое и длительное нахождение под ярким светом «юпитеров». С северной стороны квартиры, из окон и с балкона, хорошо видно находящееся по соседству здание театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, где она всего несколько лет назад играла роль Периколы.

Дом считался одним из первых советских небоскребов, построен он был для актеров, причем не любых, а только самых заслуженных, со званиями и орденами. Поэтому там все было по высшему разряду — в подъездах сидели консьержки, на лестницах лежали ковры, повсюду висели зеркала, каждый жилец имел свой ключ от лифта.

Квартира была с необыкновенно высокими потолками, четырёхкомнатная и, главное, — своя. В одной из комнат Любочка поселила мать. Ни отца, ни Любови Николаевны, тётушки, к этому времени уже не было в живых.

В этой квартире было много интересного. Больше всего я запомнила огромную картину П. Вильямса. На фоне заснеженного деревенского пейзажа стоял почему-то, несмотря на зиму, в одном только костюме с галстуком высокий молодой человек — явный портрет Григория Васильевича. Рядом с ним — маленькая девочка лет шести-семи, в валенках, тулупе и платке, а в руках у неё — зелёный огурец. Я очень любила подолгу рассматривать эту необычную картину, в ней всё было удивительно. И зелёный огурец среди белизны зимних сугробов, и раздетый золотоволосый красавец, и тёплый свет окошек в избе, хотя на улице — белый день. Висела она в спальне Любови Петровны прямо над её кроватью на фоне белой стены. Говорят, эта картина теперь находится в запасниках Третьяковской галереи. Но главным и несомненным центром притяжения в её спальне было фантастической красоты овальное дамское зеркало. Оно стояло на туалетном столике в форме «бобика», которую так любила хозяйка этого дома. Зеркало было в раме из лепнины цветного саксонского фарфора. И чего только там не было! Пухлощёкие золотоволосые босые ангелы, трубящие в золочёные трубы, гирлянды голубых незабудок, венки из пунцовых и розовых роз, пёстрые бабочки с раскрытыми крыльями. Эти бабочки, которые, казалось, вот-вот вспорхнут и улетят и которых можно было потрогать руками, больше всего дразнили моё воображение. Вместе с квартирой в их жизни появилась и первая домработница.

Из воспоминаний Н. Голиковой, внучатой племянницы Орловой.

Орлова среди жильцов нового дома была, может быть, самой знаменитой, но в то же время и самой нетитулованной. Но это очень быстро исправили — первого апреля ей сообщили, что указом Президиума Верховного Совета СССР она награждается орденом Трудового Красного Знамени как «исполнительница роли Мэри в кинокартине "Цирк”». Теперь в титрах фильмов и в газетных публикациях она стала значиться как «заслуженная артистка» и «орденоносец».

Но к сожалению, не все было так весело и радужно, как может показаться. 1938 год принес им с Александровым и немало беспокойств. Да и не только им, но и всем, кто был связан с кино. В ночь с 17 на 18 января был арестован Борис Захарович Шумяцкий, давний покровитель Александрова. А уже в марте на его место назначили бывшего начальника ЧК Одессы и воронежского ГПУ Семена Дукельского, который начал наводить такие драконовские порядки, что о Шумяцком пожалели даже самые большие его недруги.

Сгустились тучи и вокруг Орловой. 10 июня 1938 года в газете «Советское искусство» появилась заметка «Недостойное поведение»:

«Л.П. Орлова пользуется широкой популярностью у аудитории, ценящей ее как отличную исполнительницу советских массовых песен. Казалось бы, и звание заслуженной артистки и эта популярность обязывают Л.П. Орлову к особой щепетильности в денежных вопросах. Однако артистка, видимо, считает возможным по-иному использовать выгоды своего положения.

В мае сего года в Одессе должны были состояться концерты Л.П. Орловой. Трудящиеся Одессы с нетерпением ждали этих выступлений. Однако т. Орлова потребовала от Одесской филармонии оплаты в 3 тысячи рублей за каждый концерт, не считая проездных, суточных и т. д.

Дирекция Одесской филармонии, разумеется, не могла пойти на такие рваческие условия, тем более что согласно приказу ВКИ № 640 максимальная оплата Л.П. Орловой была установлена в 750 рублей.

Л.П. Орлову не удовлетворила позиция, занятая Одесской филармонией, и, в обход нормального порядка, артистка вошла в соглашение с... месткомом филармонии об организации в Одессе 8 концертов по 3 тысячи рублей за каждый.

Нелишне заметить, что аппетиты Л.П. Ор ло вой не всюду получают должный отпор. Так, например, совсем недавно в Киеве Л.П. Орлова ухитрилась сорвать с Украинского управления по делам искусств по 3.300 рублей за каждое свое выступление.

«Своеобразную», мягко говоря, позицию занял в отношении Л.П. Орловой и начальник Одесского управления по делам искусств т. Фишман. Когда директор Одесской филармонии т. Подгорецкий обратился к Фишману за разрешением вопроса о гонораре Л.П. Орловой, т. Фишман не нашел ничего лучшего, как посоветовать Подгорецкому «оформить» концерты Л.П. Орловой совместно с каким-нибудь ансамблем, квартетом и т. п., словом, как-нибудь прикрыть беззаконные требования.

К счастью, т. Подгорецкий нашел в себе мужество отказаться от подобных комбинаций, справедливо квалифицируемых им как жульничество.

Всесоюзный комитет по делам искусств должен заинтересоваться этим возмутительным делом, а Л.П. Орловой надлежит понять, что ее поведение недостойно звания советской артистки».

Чтобы было понятно недовольство директора Одесской филармонии, стоит пояснить, что в то время представляли собой три тысячи рублей. Так, средняя зарплата в то время составляла 339 рублей в месяц, квалифицированные специалисты получали 400—500 рублей, стахановцы — 700—800. Килограмм ржаного хлеба стоил 1 рубль, говядины — 12 рублей, свинины — 17 рублей, а бутылку водки можно было купить за 11 рублей 50 копеек.

Заметка была без подписи, а это в то время означало только одно — ее написали по приказу сверху. Гонорары Орловой вызвали недовольство кого-то из руководства, и ей решили указать ее место. Публично каяться она, правда, не стала, хотя, возможно, от нее этого ждали, но стала вести себя осторожнее и сильно притормозила концертную деятельность.

По-видимому, ее послушание было признано удовлетворительным, так что 1 февраля 1939 года она с облегчением увидела свое имя в указе Президиума Верховного Совета СССР «О награждении особо отличившихся работников кинематографии». Они с Александровым оказались в числе пятерых счастливцев, удостоенных самой высокой награды — ордена Ленина.

Я очень люблю и охотно исполняю те песни, которые доставляют людям радость, вызывают улыбки на их лицах, расправляют морщины, зажигают глаза...

Но награды наградами, а Орлова рвалась работать. Концертов стало мало, и она изнывала от безделья. Александров же все никак не мог подобрать подходящий сценарий для нового фильма. Была у него идея снять ее в роли матери больного мальчика, которая в отчаянии пишет письмо Сталину, и благодаря вмешательству того ее сына спасают от неминуемой смерти. Но, видимо, он понял, что подобный пафос не для него, и стал вновь искать что-нибудь комедийное.

В конце концов Орлова решила сняться пока у другого режиссера, в детективном фильме по пьесе «Очная ставка». Все равно заняться ей было пока нечем, а тут популярная пьеса о разведчиках, серьезная роль — заодно и восстановит пошатнувшуюся после газетной атаки репутацию. А тем временем Александров найдет материал для новой картины.

Фильм, названный «Ошибка инженера Кочина», стал в карьере Орловой проходным, да и зрителям не понравилось, что она играет иностранную шпионку. Но все-таки она не жалела, что снялась в нем — он помог ей раскрыть новые грани ее таланта. Она убедилась, что может играть не только экспрессивные, но и глубокие драматические роли. К тому же она впервые снималась в одном фильме с Раневской. Пусть у них и не было общих сцен.

Тут, наверное, следует заметить, что активная концертная деятельность Орловой, за которую ее так ругали, объяснялась вполне бытовой причиной: они с Александровым строили дачу во Внукове. Артистам в отличие от партийных деятелей давали только земельные участки, а дома приходилось строить на собственные деньги. И удовольствие это было недешевое, особенно если речь шла о таком домике, о каком мечтал Александров.

Деревянный штакетник весело пестрил, не разрушая зелёной массы пейзажа. Только ворота с калиткой были сплошными, из широких досок, с козырьком красной черепицы. Такая же черепица накрывала и дом, спрятавшийся в глубине участка. От ворот вела широкая песчаная дорога, сворачивала налево — к крыльцу. Деревянные ступеньки обрамлены массивными и низкими оштукатуренными стенками. И вот она — дверь. На фоне белого фасада — тёмно-коричневая, тяжёлая, дубовая. Ручка висит чугунная, кованая, в форме сердца. Над ней — маленькое окошечко. В него удобно посмотреть изнутри на пришедшего. И оно тоже в форме сердца. Знаки любви встречают вас уже на пороге. Коридор, налево — кухня и туалет, направо — две небольшие смежные комнаты. Коридор приводит в огромную, метров шестьдесят, гостиную. Слева — массивный и длинный морёного дуба стол с двумя во всю его длину дубовыми же тёмными скамьями. В торцах стола такие тяжёлые и прочные квадратные табуреты. И стол, и скамьи, и табуреты опираются на дубовые ножки — тоже в форме сердец. Совершенным чудом воспринималось — как всплеск праздника и волшебства — окно в левой от входа стене. Двойная рама без переплётов, идеально прозрачные стёкла — и перед тобой природой созданная картина. Белые стволы берёз, зелень травы и листьев — всё, что там, за окном. Но между оконными стёклами тоже прозрачно-стеклянные полочки. На них — целая коллекция фигурок разноцветного стекла. Животные, крошечные вазочки, цветы, рыбки. Со всех концов света, где только приходилось бывать, привозила их Любочка в дом. Венецианское стекло, чешское... Заморским нарядным цветным блеском парили маленькие цветные прозрачные фантазии на фоне русских берёз перед глазами того, кто садился за стол. Только эта пёстрая яркость и нарушала общий мягкий, почти строго двуцветный — бело-коричневый — колорит всего зала. Если же сесть за стол спиной к окну, то перед тобой открыто всё пространство этого зала. Справа в мягкую белизну стены врезались открытые широкие полки морёного дуба с поблёскивающей керамической и фаянсовой посудой. Внизу буфета ящики, дверцы. И — всё те же кованые чугунные ручки-сердца.

Почти в центре зала, напротив входа, у стены коричневый, как правило молчаливый, рояль. (Он теперь живёт в Доме-музее великого русского актёра М.С. Щепкина.) А справа от входа, в дальнем углу, — сам домашний очаг. Камин, большой и тёмный, с белёным покатым дымоходом. На большой каминной полке — как напоминание о жизни иной, бурной и дальней — огромный макет старинного парусника. И без конца можно рассматривать крошечные иллюминаторы, канаты и якоря. А как уютно утопать в кресле или на диване матового голубовато-серого шёлка у живого огня...

Из воспоминаний Н. Голиковой, внучатой племянницы Орловой.

К тому же, что уж там, этот дом был нужен Орловой и Александрову как воздух. В своей новой прекрасной квартире они чувствовали себя как в тюрьме. Там царила Евгения Николаевна, мать Орловой.

«Когда спустя двадцать лет после всех лишений и пертурбаций семья начала возвращаться (разумеется, со всевозможными оговорками и поправками на время) приблизительно к дореволюционному уровню материального благополучия, — пишет Дмитрий Щеглов, — выяснилось, что Евгения Николаевна отнюдь не утратила прежних барственных навыков. В доме появилась прислуга: кухарка и домработница. Температура отношений с этими двумя женщинами довольно быстро зафиксировалась на дореволюционной отметке. Говоря иначе, с обеими она находилась в состоянии плохо скрытого классового антагонизма. На дворе стоял 1938 год, и любое неосторожное слово из уст бывшей «барыньки» могло быть как угодно использовано расторопной прислугой. Так что дочери приходилось проявлять чудеса дипломатии.

Особо взрывоопасным периодом было утро, момент, когда вносили кофе. Культура «вноса» не всегда оказывалась на высоте. Не поощрялась излишняя торопливость, и не дай Бог, если на блюдце оказывалось несколько кофейных капель. Существовали и другие приметы непочтительности, широко и вольно толкуемые Евгенией Николаевной.

Кофе оставался на столе, прислуга выплывала, Евгения Николаевна с трагическим выражением застывала в кресле — зачесанные со лба волосы, темное платье, жабо: обобщенный портрет графини-бабушки начала века.

Тянулись минуты томительной неопределенности. В комнате Евгении Николаевны стояла такая плотная, такая мучительная тишина, словно там совершалась вопиющая несправедливость...

И, надо сказать, она почти всегда выпивала эту ритуальную чашку.

Иногда казалось, что делает она это исключительно, чтобы не волновать Бимку — своего нервного, чрезвычайно впечатлительного и кусливого шпица. Обладая сверхчувствительной, подвижной нервной системой, тождественной организации своей хозяйки, это капризное существо стало чем-то вроде alter ego Евгении Николаевны. Домработница была в ужасе и обходила Бимку стороной. Кухарке, покупавшей продукты в Елисеевском, строго наказывалось, чтобы она не разглашала тайны Бимкиного рациона. Она и не разглашала, но, кажется, ненавидела прожорливого и привередливого шпица за все те ломтики буженины и вырезки, которыми старушка поощряла своего вечно дрожащего любимца.

Боже упаси было бросить на чуткого шпица косой взгляд или обойтись с ним фамильярно. Возвещавший о начале вражды захлебывающимся, пронзительным лаем, он жил в отвлеченном мире всеобщего поклонения и заискивания. Враг Бимки естественным и необратимым образом становился врагом Евгении Николаевны — и тут уже никому не было снисхождения.

Отборная еда, строго по часам, с всевозможными предосторожностями гуляние — можно представить, до какой степени ненавидела это существо прислуга, для пролетарского сознания которой вообще характерно служебно-равнодушное или враждебно-ироническое отношение ко всем животным-нахлебникам...

Неизвестно, упражнялся ли Григорий Васильевич, жизнерадостный зять Евгении Николаевны, в дрессуре с Бимкой, но все эти собачьи радости не могли в конце концов не сказаться.

Нет, речь, понятно, не шла о разговорах на повышенных тонах или ядовитых попреках, но некоторое напряжение временами ощущалось.

Годы жизни и обстоятельства места приучили Орлову и Александрова к сверхчеловеческому самообладанию, выработав и определенную тактику защиты.

Возникала необходимость вдруг выехать на какой-то симпозиум в Подмосковье. Требовалось присутствие как Александрова, так и Орловой. После симпозиума в планы входили творческие вечера и концерты. Как долго? Пока неизвестно. Домработница, кухарка и родственники проходили дополнительный инструктаж.

Они уезжали, и Евгения Николаевна оставалась со своим Бимкой и враждебным, малопонятным и, честно говоря, недостойным того, чтобы быть понятым, миром.

Проходила неделя, другая. Орлова звонила домой, узнавая о здоровье матери, ее настроении, о Бимке. Творческие вечера и концерты проходят совершенно замечательно, лучше — трудно себе представить, пожалуй, придется задержаться еще на пару недель...

Вряд ли воображение Евгении Николаевны смогло бы вместить то, что все эти звонки совершались из комфортабельного люкса «Метрополя». Устававшие от напряжения домашней жизни, супруги время от времени могли позволить себе снять номер в этой гостинице, когда на пару недель, а когда и на месяц. Евгения Николаевна так никогда и не раскрыла тайну этих внезапных отъездов. Тем более что на фоне реальных концертных поездок (они уже в то время занимали много времени) эти метропольные отлучки выглядели вполне убедительно.

После небывалого успеха «Волги-Волги» и «Цирка» Александров снял «Светлый путь», в котором безобидная история Золушки напоминает скорее солнечные кошмары Дали. Орлова объездила с этим фильмом все более или менее крупные города. И даже не очень крупные.

Деньги нужны были для того, чтобы платить кухарке и домработнице, а затем и шоферу Казарновскому.

Деньги нужны были для того, чтобы строить дом во Внуково — знаменитый дом мечты с окошечками в форме сердец, создававшийся по эскизам самого Александрова.

Они нужны были для того, чтобы Евгения Николаевна продолжала существовать в своем отвлеченном, герметичном мире, в который не проникали ледяные сквозняки времени.

Да мало ли для чего они были нужны — всегда и всем...»

Л.П. Орлова была удивительным человеком. Ее очень любили все в театре, испытывали большую радость от общения с ней. Она в любую минуту готова была прийти на помощь человеку, попавшему в беду, поддержать его. Она была добра, отзывчива, честна, трудолюбива, она была очаровательна.

Я часто навещал Л.П. Орлову и Г.В. Александрова в их загородном домике во Внуково. Как сейчас вижу просторный холл с роялем в центре. В камине потрескивают сухие поленья. И Любовь Петровна — в роли хозяйки, заваривающей чай...

Помню и нашу последнюю встречу. Там же, во Внукове.

Мы говорили о творчестве. Любовь Петровна заметила, что, мол, хорошо писателям. То, что было написано раньше, можно дополнить, изменить и напечатать в новом варианте. Она задумалась. Я сказал, что видел все фильмы с ее участием, но не думаю, чтобы там нужно было что-то переделывать. Любовь Петровна улыбнулась, помолчала, а затем ответила: «Если бы можно было сыграть все заново, я многое сыграла бы по-другому...»

Джим Паттерсон

Тем временем Александров наконец нашел подходящий, по его мнению, материал, из которого можно было сделать сценарий для нового фильма с Орловой. «Писатель-юморист Виктор Ардов дал мне почитать свою новую пьесу «Золушка», — рассказывал он потом. — Театры не спешили с ее постановкой, и я предложил писателю срочно переделать пьесу в киносценарий. У Ардова история современной Золушки выглядела в общих чертах так. Деревенская девушка Таня поступает в прислуги к вздорной провинциальной обывательнице. Тяжело Тане в прислугах, но случай помогает ей познакомиться с секретарем партийной организации текстильной фабрики. Добрая, внимательная женщина советует Тане идти в ткачихи. Под ее руководством Таня Морозова стала знаменитой стахановкой, многостаночницей, рекордсменкой.

Сказка о Золушке помогла Ардову воплотить в киносценарии прекрасную мысль о том, как мечта становится былью по воле нового — трудолюбивого, свободного — человека Страны Советов. В сценарии нет никакой сказочности, волшебности. Зато много веселого, по-настоящему смешного. Повседневность изображалась лирично, с жизнерадостным, подчас грубоватым юмором. Одним словом, сценарий был хорошей основой для начала работы. И хотя многие советчики из осторожных категорически советовали воздержаться от попытки ставить кинокомедию на такую серьезную и ответственную тему, как стахановское движение, я верил в успех начатого дела».

Закончилось все, правда, как обычно это бывало с Александровым — в процессе переделки пьесы в сценарий они с Ардовым разошлись в мнениях и полностью разругались. Один из сыновей Ардова, Михаил, писал в воспоминаниях: «До войны Ардов пробовал свои силы и в кинематографе. Однако опыт этот был неудачным: он написал сценарий под названием «Светлый путь», а режиссер Григорий Александров снял на этой основе свой бредовый фильм. Я картину никогда не видел, но родители говорили, что от ардовского сценария там осталась лишь одна шутка — вывеска с надписью «Гостиница Малый Гранд-отель». Мама вспоминала, как они с отцом сидели на первом просмотре этой ленты. Глядя на летающий в небе автомобиль и прочие в том же роде режиссерские находки, Ардов то и дело восклицал:

— Ух ты!.. Ух ты!..

Однако же рассориться с Александровым и убрать свою фамилию из титров мой родитель все же не решился...»

Что поделать, такова была судьба большинства картин Орловой и Александрова — сценаристы их считали бредом, критики ругали, актеры, снимавшиеся в них, высокомерно считали, что занимались ерундой, и куда выше ставили театр или роли каких-нибудь секретарей парторганизации в производственных драмах. Но зрители эти фильмы любили и любят до сих пор, даже спустя семь с лишним десятков лет.

Любовь Орлова о работе над фильмом «Светлый путь»:

Среди тех советских девушек, которых мне довелось воплотить на экране, более других мне дорог образ Тани Морозовой.

Она красива своей целеустремленностью, силой воли, любовью к труду. Простая деревенская девчонка, потом ткачиха, она стала государственным человеком. Как в фильме, так и в жизни я стремилась в ее образе воплотить характерные черты советской женщины, идущей светлым путем.

Путь Тани списан авторами сценария Ардовым и Александровым под прямым влиянием производственных достижений знаменитых ткачих Евдокии и Марии Виноградовых.

В «Светлом пути» самые способности Тани вызваны к жизни той любовной заботой, какой окружен каждый человек в нашей стране. В этом смысле образ Тани как бы продолжал и углублял идею, которая заложена в образах Анюты и Стрелки. Но кроме этого, мое поистине нежное отношение к Тане Морозовой опирается и на личные ощущения, с которыми для меня связана работа над этой ролью. Пожалуй, я могу сказать, что в какой-то степени я сама вместе с Таней прошла путь, проделанный ею, — от простой черной домашней работы до квалифицированного труда у ткацкого станка. Первая часть этой задачи не требовала от меня специальной подготовки. Таким умением обладает каждая женщина. Но на экране Таня в течение нескольких минут работает на ткацком станке. Я должна была провести эту сцену так, чтобы зрители, среди которых ведь будут и настоящие опытные ткачихи, поверили бы, не усомнились в подлинно высоком мастерстве владения станком Морозовой. И для этого мне пришлось, как и самой Тане, учиться ткацкому делу. Три месяца я проработала в Московском научно-исследовательском институте текстильной промышленности под руководством стахановки-ткачихи О.П. Орловой. Кроме того, во время съемок на Ногинской (Глуховской) ткацкой фабрике моими постоянными учительницами были потомственные русские ткачихи.

...Я успешно сдала техминимум и получила квалификацию ткачихи. Быстрому освоению профессии помогло то, что я занималась не только на уроках. Ткачиха должна обладать очень ловкими пальцами, чтобы быстро завязывать ткацкий узел, достигается это путем длительной тренировки. И я отдавала этой тренировке все свое время. В сумке я всегда носила моток ниток, как другие женщины носят вязанье. Я вязала ткацкие узлы всегда и всюду. Такими узлами я перевязала дома бахрому скатертей, полотенец, занавесей.

Но работа на фабрике, учеба, а главное — тесное общение с текстильщицами дали мне гораздо больше, чем только умение следить за работой станка или завязывать ткацкий узел. Постепенно осваивая профессию ткачихи, я следила за тем, как чувство робости перед станком уступает место интересу, чувству азарта, наконец, гордости, когда работа начинает получаться. Я тщательно собирала эти крупицы ощущений: ведь через это прошла и моя героиня Таня Морозова. Я близко сошлась со стахановками-ткачихами и глубоко, душой, поняла то благородное беспокойство, которое не позволяет им ограничиться достигнутыми успехами и увлекает их все вперед и вперед по пути производственных достижений. Все эти черты, штрихи, подчас еле уловимые детали я тщательно собирала в копилке памяти, чтобы насытить ими образ Тани...

Секретаря парткома Пронину в «Светлом пути» играла Елена Тяпкина, которая уже снималась у Александрова в «Веселых ребятах». Она и прежде хорошо относилась к Орловой, пусть и сетовала, что когда-то ради увеличения роли Анюты урезали ее собственную, а теперь они и вовсе почти подружились. «Когда снимались кадры на ткацкой фабрике в Орехово-Зуеве, мы жили рядом, в одной гостинице, — вспоминала Тяпкина. — Там я воочию увидела, какая она труженица. Казалось — нет у нее ни минуты отдыха: весь день она трудилась, занималась станком, гимнастикой, пением. Она была в полном смысле работягой. Вот произнесла это слово и подумала — подходит ли оно к такой легкой, светлой, внешне беззаботной женщине? Подходит. В этом грубоватом слове выражено уважение к трудолюбию человека.

Именно тогда я поняла, что у Л. Орловой весь день и вся жизнь подчинены работе. Я прониклась к ней еще большим уважением. Ее подвижничество, трудолюбие заряжали партнеров: рядом с ней нельзя было не отдаться работе всецело. Чувство ответственности было в высокой степени присуще Л. Орловой: играть на пределе своих сил и возможностей, без малейших послаблений и тем более халтуры».

Действительно, игру Орловой в «Светлом пути» очень высоко оценили все, и зрители, и даже критики, многие из которых назвали Татьяну Морозову ее лучшей ролью. Подчеркивали, что она создает целую галерею образов, соединенных фабулой ленты. Неграмотная домработница, простая уборщица на фабрике, делающая первые робкие шаги работница, потом ударница, стахановка, инженер, депутат — у каждой из них свой мир, причем Орловой удалось показать происходящие с ее героиней метаморфозы не благодаря сценарию, а вопреки ему. Еще когда ардовская «Золушка» была пьесой, рецензенты отмечали, что все изменения происходят с героиней механически — зрителю просто сообщают, что вот она была уборщицей, теперь стахановка, а вот теперь инженер и депутат.

Вторично я смотрел эту картину уже после войны, далеко за пределами Родины, в Женеве, в небольшом кинотеатре на рю де Рон, где в то время один за другим демонстрировались лучшие советские фильмы, и был до глубины души тронут овацией, устроенной героине фильма людьми, далекими от нашей советской жизни.

У меня сохранилась запись тех очень давних суждений об этом фильме, которые я сделал сразу после женевского просмотра:

«Какая чудесная актриса играет Таню! Как она убедительна даже в сказочных эпизодах. Видишь все ее превращения и понимаешь, что это не просто сказка».

«Это фильм поистине одной актрисы, хотя и весь ансамбль русских актеров просто неповторим».

«Отличная картина. Героиня прелестна. Передайте ей наши поздравления».

«Эксцентричность этой советской комедии выше всяких похвал. И прежде всего, конечно, красота и талант актрисы, играющей главную роль. Большое спасибо!»

«Первый раз смотрю советский фильм: как это человечно и хорошо. Это сказка или быль?»

Можно было бы привести и многие другие отзывы. Я когда-то рассказывал о них Любови Петровне. Она слушала молча, не поднимая глаз, словно ей было не по себе от такого рода высоких оценок исполнения ею роли Тани. Потом положила руку на мою записную книжку, откуда, с трудом разбирая полустершиеся записи, я читал строчку за строчкой, и очень просто сказала:

— Спасибо... Мне было, как и в прошлом, приятно это услышать...

А.В. Романов. «Любовь Орлова в искусстве и в жизни».

Самый большой интерес, в том числе у людей близких к кино, вызвал эпизод «разговор с зеркалом», где Таня Морозова поет дуэтом с собственными отражениями. Помимо содержательной части — встреча с прошлым, отмечалось виртуозное техническое обеспечение сцены. «Встреча с собой» была для своего времени настоящим чудом. Готовилась она так: сначала записывался первый голос, затем «под него» снимался фон для отражения в зеркале. Второй голос записывался одновременно с воспроизводимым первым, его Орлова слышала через телефонную трубку.

Кстати, сначала фильм назывался «Золушка». Александров вспоминал: «1940 год. Работа над фильмом "Светлый путь” закончена. Будут смотреть в ЦК партии. Так уж повелось с "Веселых ребят”. Первое и последнее слово за Сталиным. А он говорить не торопится. Закуривает трубку, смакует дымок и посматривает на всех хитровато. Напряженная тишина, все молчат. Мои нервы на пределе, кажется, урони сейчас кто-нибудь стул, и я выскочу в окно. "Хо-ро-шая картина, — раздается наконец. — По сатирическим зарядам уступает "Волге-Волге”, но хорошая картина и... без портрета товарища Сталина, — улыбнулся он глазами. — Но вот название ее считаю неподходящим. Старая сказка Перро ("И это знает!” — подумалось мне) "Золушкой” вошла в прошлую жизнь, а тут идет речь о новом человеке...” "Но, товарищ Сталин, — позволил себе вмешаться я, — уже готова реклама, не только изобразительная, но и вещественная: спички, конфеты, духи...” Сталин выслушал меня и, не меняя позы и интонации, словно и не было моих слов, как ни в чем не бывало продолжил: "Фильму надо дать новое название. Я сегодня подумаю, и завтра утром вы получите мои предложения”. Утром на студию была доставлена записка с двенадцатью названиями фильма, написанными рукой Сталина. Я остановился на "Светлом пути”».

Премьера «Светлого пути» состоялась в московском кинотеатре «Художественный» 8 октября 1940 года. Из Вичуги по этому поводу приехали стахановки Евдокия и Мария Виноградовы. В зале присутствовала и известная текстильщица, однофамилица Орловой, обучавшая ее работе на ткацком станке. Были приглашены десятки передовиков Глуховской фабрики, где проходили съемки. Зрители видели на экране знакомую обстановку, с ликованием встречали этапы производственного процесса, с восторгом реагировали на всё происходящее.

После фильма была устроена овация, публика требовала повторить ту часть, когда Морозова работает и поет «Марш энтузиастов» — очередной шедевр Дунаевского, ставший после выхода фильма безумно популярным.

Что касается самого фильма, то он имел большой успех, пусть и несколько уступавший успеху «Волги-Волги», и занял достойное место среди работ тандема Орловой и Александрова.

Любовь Петровна Орлова навсегда у меня в памяти. Мне всегда хотелось быть похожей на эту жизнерадостную, утверждающую жизнь женщину, всегда хотелось быть похожей на ее Таню Морозову. Поверьте, что я, простая девчонка, формировалась под ее воздействием — под воздействием этого фильма, и моя судьба перекликается с героиней Любови Петровны Орловой.

Зоя Павловна Пухова, ткачиха Ивановской прядильно-ткацкой фабрики имени Балашова, директор фабрики, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета, член Президиума Верховного Совета СССР.

Сталин, кстати, «Светлый путь» так и недолюбливал. Видимо, ему, как большому поклоннику «Волги-Волги», хотелось видеть на экране все ту же любимую им Стрелку, пусть и под другим именем, поэтому совершенно не похожая на нее Таня Морозова ему не понравилась. Правда, Сталинскую премию первой степени он Александрову и Орловой все-таки вручил, но указал в постановлении, что вручается она конкретно за картины «Цирк» и «Волга-Волга».

 
  Главная Об авторе Обратная связь Ресурсы

© 2006—2024 Любовь Орлова.
При заимствовании информации с сайта ссылка на источник обязательна.


Яндекс.Метрика