«Любовь советского экрана»

«Огонёк». — 2004. — №36.

...Огромный оркестр на сцене Большого театра отыграл виртуозно аранжированное вступление, и, сменив нелепый дождевик на блестящее концертное платье, смешные косички на эффектную прическу, неуклюжие ботинки на серебряные Золушкины туфельки, в победительном сиянии красоты и обаяния появилась и запела Анюта, еще за минуту до этого бывшая никому неведомой замарашкой, а с этого мгновения ставшая «звездой»...

Такой вошла в сознание и сердце зрителя Любовь Орлова после фильма «Веселые ребята», который принес ей всенародную славу, такой сохранила ее верная зрительская память до наших дней. Орлова играла и другие роли, и «Веселые ребята» не были ее дебютом на экране, но именно здесь, как и в последующих фильмах Г. Александрова с музыкой И. Дунаевского — «Цирк», «Волга-Волга», «Светлый путь», «Весна», — уникальный талант актрисы раскрылся полно и многогранно.

Героини Орловой — Анюта, Стрелка, Таня Морозова — проходили путь сказочной Золушки по-своему: они добивались мечты, делали сказку былью. И если был здесь элемент волшебства, то действовал он не только в награду за доброту и скромность, но вступал в силу как закономерный элемент упорного, энергичного, безустанного стремления. В героинях Орловой воплотились существенные черты современников, их настроения, мечтания и надежды.

Список работ Любови Петровны Орловой в кино и театре невелик. Однако искусство Орловой — явление, выходящее далеко за пределы конкретных ролей, которые ей довелось сыграть. Она создала еще один, может быть, главный образ: талант, щедро одаренный и получивший возможность реализоваться, красота, несущая людям добро и веру в осуществление мечты, личность, устремленная к цели, полная оптимизма и созидательной энергии.

Именно об этом образе Л.П. Орловой, определившем то особое место, которое она занимает в советском кино, рассказывают ее друзья и знакомые, коллеги и партнеры по фильмам и спектаклям — мастера театра и кино, по нашей просьбе принявшие участие в создании портрета выдающейся советской актрисы.

Игорь Ильинский. «Самые светлые воспоминания»

Дни моей работы с такими замечательными людьми и великолепными мастерами, как Любовь Петровна Орлова и Григорий Васильевич Александров, были одними из лучших в моей жизни. Об этом времени остались у меня самые светлые воспоминания.

Я высоко ценю талант Любови Петровны, ее актерское мастерство. И как притягательны были для всех, кто с нею соприкасался, ее непосредственность, простота, жизнерадостность! Она была отличным партнером. В работе — поразительно дотошна, вникала во все подробности роли, во все детали костюма, обстановки. Мелочей здесь для нее не было. На первый взгляд роль Стрелки в «Волге-Волге» не ставила перед актрисой новых серьезных и сложных профессиональных задач: она имела за плечами богатый и разнообразный опыт «Веселых ребят» и «Цирка», блистательно воплотив в этих фильмах столь несхожие характеры, — одним словом, была мастером своего дела. Однако надо было видеть, с каким волнением, без тени самоуверенности, самодовольства она относилась к работе! Как тщательно репетировала, отделывая каждый штрих, придирчиво проверяя каждый свой шаг! И при этом — никакой скованности, принужденности: завидная свобода импровизации, артистическая легкость, дававшаяся упорным каждодневным трудом.

Одним из самых обаятельных качеств Любови Орловой была ее удивительная деликатность — она предельно корректно вела себя на съемочной площадке, учитывала свое положение «премьерши» и была безупречна в отношении к делу, никогда не позволяла себе капризничать во время съемок. Дисциплинированность, такт, внимательность, уважение к товарищам, подчинение себя общим интересам — все это было ей органически присуще, она просто не могла по-другому. И желание помочь всем и каждому тоже неотделимо от ее облика, от ее душевной сути.

Л. Орлова — студентка Московской консерватории

И, конечно же, ее поведение благотворно влияло на творческое настроение коллектива, на отношения внутри нашей съемочной группы.

Ведь взаимопонимание, единодушие, добрый уклад на съемках — одно из главных слагаемых успеха. У нас, когда мы работали, всегда было веселое настроение.

В человеческие отношения Любовь Петровна вносила теплоту, доброту, ласковость. В ее присутствии хотелось выглядеть самым лучшим образом. Я вспоминаю эпизод съемок фильма «Волга-Волга», где мне по сценарию нужно было прыгнуть в сапогах и с портфелем с палубы в воду — и не нашей приземистой «Севрюги», а большого волжского парохода.

«Петербургская ночь». Грушенька

Был холодный осенний день середины октября, но светило солнце — как такую возможность не использовать? Конечно, можно было взять дублера-пловца, одетого в мой костюм и неотличимого от меня на общем плане. Но мне хотелось сыграть, как Бывалов, пробежав по палубе, целеустремленно продолжает бег в воздухе — оторвавшись от парохода, сучит ногами, — играть в воздухе актерам не часто приходится...

Поначалу предполагалось отправить меня в воду со средней палубы, но я, разохотившись, неожиданно для себя самого сказал: «Уж лучше с капитанского мостика, это было бы поэффектнее!» И тут же был пойман на слове. Уже через 10 минут весь пароход знал — не без стараний Александрова, — что Ильинский будет прыгать с верхней — капитанской — палубы. В разных местах парохода меня останавливали вопросом: «Это правда, ты будешь прыгать с самого верха?», «Вы решились прыгнуть оттуда? Молодец, молодец!» Нечего делать, в сапогах и с портфелем я полез на верхнюю палубу. Но когда я туда взобрался, то обнаружил, что моя храбрость задержалась где-то внизу. Каждый знает, что смотреть снизу вверх и сверху вниз, особенно если нужно прыгать, — не одно и то же. Ноги мои, как у несменяемого капитана, приросли к капитанской палубе. Нет, надо отказаться. Где дублер? Но тут я увидел множество глаз, устремленных на меня, и среди них — глаза Любови Петровны: в них было столько веры, восторга и, я бы сказал, восхищения! Ведь накануне, оробев, отказалась от прыжков в воду ее дублерша... Я разбежался... — остальное вы видели на экране. Дубль, к счастью, не понадобился. Но в холодной воде мне еще пришлось в те дни посниматься, хотя я попадал в нее теперь с меньшей высоты...

Да, интересно, весело мы тогда работали! Александров снимал картину непринужденно, как бы шутя, не насилуя, не нервируя актеров, — в дружелюбии и деликатности, во внимании ко всем, кто участвовал в съемках, Григорий Васильевич и Любовь Петровна могли бы соревноваться... Для меня их дружба — пример удивительного взаимопонимания режиссера и актера. Это была творческая дружба, которой сопутствовала их глубокая взаимная привязанность. Я бы хотел подчеркнуть эти слова — творческая дружба.

Любовь Орлова удивительно передавала на экране жизнерадостность, обаятельное и лукавое простодушие своих героинь. Образы, ею созданные, так ярко выражали оптимизм, энергию, одаренность нашего народа! Героини Орловой были созвучны времени, стали воплощением определенных его черт наряду с бесстрашными полярниками («Семеро смелых»), строителями нового города («Комсомольск»), Климом Ярко и Марьяной Бажан («Трактористы»). Актриса словно угадала тот идеал, к которому в те годы был устремлен зритель, — ее экранные творения вызывали самый восторженный отклик.

Фильмы Григория Александрова были произведениями новаторскими. Они по праву стали классикой. И радостно сознавать, что славу первооткрывателя делит с режиссером великая актриса.

Ия Саввина. «Фаина Раневская рассказывает...»

Я пришла к Фаине Георгиевне после ее творческого вечера на телевидении. Непрерывно звонил телефон — поздравляли, благодарили. Раневская была грустна, что никак не соответствовало моменту. Почему?

— Какая нелепость утверждать, — сказала она, — что нет незаменимых. Яншин, Абдулов, Андровская, Любочка Орлова. Для меня они незаменимы. Я их всех увидела там, на экране, моих драгоценных партнеров. Мне хотелось броситься к ним, обнять их.

И Фаина Георгиевна стала вспоминать, рассказывать о них, о своих друзьях. И как-то само собой, может быть, потому, что мы обе знали Любовь Петровну, стали говорить только о ней.

Вспоминая, Фаина Георгиевна оживилась:

— Сама я писать не могу. Страдаю аграфией, а мне бы надо страдать графоманией — настолько это доходней. Мне нравится, что вы написали в журнале «Искусство кино» о Любочке. Не зная ее так давно, как я, вы тоже почувствовали особенность этой актрисы — органическое сочетание ее человеческих и творческих данных.

В начале нашего знакомства Любочка пожаловалась мне, что не может сниматься в кино. Музыкальный театр имени В.И. Немировича-Данченко, в котором она работала, не отпускал ее на съемки. Я увидела молодую, очаровательную женщину и, не зная еще ее творческих возможностей, сказала ей, излучающей удивительное обаяние: «Бросайте все, идите в кино — это ваша судьба». Такое редчайшее обаяние — талант, дар. Оно предполагает и внутреннюю талантливость: она светилась из глубины, это не был холодный блеск равнодушной красавицы. Я не ошиблась. И всю жизнь Орлова называла меня «моя добрая фея».

Я наблюдала Орлову многие годы и всегда радовалась ей. Радовалась, видя на экране, радовалась, как другу, радовалась, как партнеру. Посмотрите, с какой легкостью и изяществом она живет в «Веселых ребятах», в первой своей по-настоящему большой роли. Эту легкость создали тяжелый труд, редкая самоотдача, самопожертвование. Но все это — за кадром, а результат — легкость. Орлова пересказывала с юмором «курьезные» сцены на съемках. Например, «веселую» историю катания верхом на быке, окончившуюся полутора месяцами больницы, — сильно разбила спину: недрессированное животное не хотело «работать».

Я не знаю актрисы, включая и себя, которая после такой травмы могла бы снова войти в тот кадр. Орлова же, возвратившись к съемкам, закончила эту сцену. Боясь воды, вынуждена была нырять в «Волге-Волге». Она говорила: «Сказать режиссеру, что я не могу, не умею, для меня исключалось, так как я считаю, что актриса не имеет права говорить: «Не могу, не умею».

«Веселые ребята». Анюта — Л. Орлова, Костя — Л. Утесов

Она рассказывала, как маленькой девочкой, изображая какой-то овощ в детском музыкальном спектакле, была обласкана Шаляпиным, который предсказал, что этот ребенок станет актрисой. Занималась музыкой — так хотела ее мама. Занималась движением, танцем, балетным станком — и пленяла своей грацией. Потому и умела делать то, чего не мог никто, кроме нее. Помните знаменитый кадр из «Цирка» — Марион Диксон танцует? Площадка — дуло пушки. Высота — страшно сказать, а мне, всю жизнь боявшейся высоты, оттого и запомнились эти цифры — 4 метра, а диаметр площадки 75 сантиметров. И здесь — та же легкость, изящество, чувство свободы и улыбка — уникальная улыбка Орловой. Эта улыбка не была формой, она была существом Любочки, светом ее души. Она всегда стремилась к прекрасному. Эта чистая, возвышенная вера в людей и добро в самом раннем детстве подарила ей бесценную реликвию — книжечку толстовских сказок с портретом автора на обложке и надписью: «Любочке Орловой — Лев Толстой». Увидела я эту книжечку, приехав к Орловой на дачу, и была потрясена невозможностью, несовместимостью: молодая, очаровательная Орлова — и эта надпись. Она смеялась, видя мое смятение: «Не удивляйтесь. Я была совсем маленькой, прочитала сказку Толстого, она мне так понравилась, что я написала ему письмо, полное восторгов, и получила эту книжку». А я подумала тогда, что величие Толстого и в том, что он прислал книгу пятилетнему ребенку.

Я любила бывать у Орловой. Настолько, в силу моего характера, далек от изящного мой собственный быт, что я отдыхала в уюте ее гостеприимства, за вкусным, изысканно украшенным цветами обеденным столом. Но главным было радушие хозяев. А вы знаете, как был красив Александров, режиссер, друг, муж Любочки? Он был прекрасен, как Антиной, хотя Антиноя никогда я в глаза не видела. И любили они друг друга, как Филемон и Бавкида.

Я спросила ее как-то: «Любочка, в чем секрет вашей молодости?» — «Я никогда никому не завидовала и всем хотела добра». «Я тоже никому не завидовала и хотела добра», — сказала я почти гневно. «Может, были иные причины...» — робко начала она. Вдумаемся: ведь в этом тоже секрет феномена Орловой — хотела добра.

Я знаю только одну женщину, на которую Любочка иногда сердилась. Объясняла она мне это тоже необычно: «Я сержусь на нее за то, что она заставляет меня сердиться».

Я оценила глубину Любочкиного сострадания всему живому, когда она рассказывала мне о своем посещении корриды. Вышел бык — и в него полетели бандерильи, впились ему в холку. «Мне показалось, что я увидела в его глазах изумление — ведь я же вас не трогаю, за что же вы меня мучаете? Я заплакала от жалости к животному, в ужасе бросилась к выходу, чтобы не видеть восхищенные лица людей, наслаждавшихся страданиями ни в чем не повинного животного». Она говорила эго со слезами на глазах. И как я ее понимаю! К замечательному Хемингуэю я отношусь хуже, чем он этого заслуживает, за его воспевание корриды.

«Цирк». Марион Диксон — Л. Орлова, Мартынов — С. Столяров, Джимми — Д. Паттерсон

Неповторимо пленительная, истинная доброта — притягательная сила Орловой, естественно переходя из жизни в творчество, — обогащала ее как актрису. Когда я тяжело заболела и требовалась операция, Орлова приняла во мне такое участие, забыть которое невозможно. Это даже не дружеская забота. Так могла бы себя вести только любящая дочь.

— Фаина Георгиевна, а как вам работалось в «Весне»?

— Правильнее было бы назвать этот фильм «Весна в Антарктиде»: холод в павильоне был адский, пока не загорались все необходимые электроприборы. Я ворчала, сердилась, но на лице Орловой я ни разу не увидела неудовольствия — это была выдержка и дисциплина. Любовь Петровна и Григорий Васильевич умели согревать павильон своим человеческим теплом. Орлова умудрялась быть внимательной к партнерам, устранять административные неурядицы — в то время как роль у нее была трудной и по существу, и по технике исполнения: она играла двойников — ученого и актрису. Прелестная, легкая, наивная — актриса. И сдержанная, собранная, суровая даже — ученый. Разные гримы, костюмы, походка, пластика, голоса. Когда обе героини Орловой встречались в одном кадре, требовались высочайшее мастерство и собранность. Партнерами актрисы в этом кадре были заранее записанный на звуковую пленку голос ее второй героини, транслируемый в павильон, и черная шторка в аппарате, закрывающая половину экрана. Потом наоборот. Перематывалась операторами пленка, перегримировывалась и переодевалась актриса и опять общалась с голосом и черной шторкой. При этом нельзя было попасть в зону черной шторки (место двойника) ни рукой, ни головой, ни плечом — на экране не было бы ни руки, ни головы, ни плеча. Это была адова работа, и Орлова выполнила ее с блеском. Потом, когда она репетировала в театре, многие «раскованные», «не зажатые» актеры улыбались снисходительно, видя ее пристрастие к предельной точности в мизансцене. А зря. Это был профессионализм высшего порядка.

При громадной ее славе она была удивительно скромна. Скромность ее — тоже талант. И вообще она была талантливей, чем это принято думать. Я говорю о ее сценических ролях, которые считаю недостаточно оцененными. Трагическая беззащитность Лидии в спектакле «Сомов и другие», прекрасная работа в «Русском вопросе» — Джесси. Она всегда хотела играть в театре. И когда по многим причинам я не могла больше играть одну из своих любимых ролей — миссис Сэвидж, мне хотелось передать ее именно Орловой. В ней были чуткость, человечность, доброта, что составляло основу характера миссис Сэвидж. Но вы ведь играли с Любовью Петровной, знаете это.

— Нам очень не хватало вас, Фаина Георгиевна, когда вы перестали играть в этом спектакле. И если бы не «наша Любочка»... Мы ведь, как и вы, называли ее так за глаза, разумеется, и в этом не было фамильярности, а была нежность. Орлова отчаянно волновалась перед премьерой, вернее, «дебютом» своим, и весь театр «болел» за нее. И занятые, и не занятые в спектакле артисты забегали на секунду к ней в гримерную — улыбнуться ей, благословить, положить на столик букетик цветов. Возник вдруг аромат прекрасной старины, таинства театра. Почему-то вспомнились стихи: «Я не увижу знаменитой Федры в старинном многоярусном театре, с прокопченной высокой галереи при свете оплывающих свечей...»

— Знаете, когда по любым причинам от тебя уходит любимая роль, это все равно, как если б ушел любимый человек. Это очень больно. Но когда я звонила и спрашивала, как сегодня сыграла Орлова, и мне говорили: «Хорошо. Очень хорошо. Она играет по-другому, чем вы, соответственно своей индивидуальности, она так естественна («естественность» для меня драгоценное слово)...» — я испытывала радость, как если бы хвалили меня. Уход из жизни Любочки Орловой я переживаю, как личное горе, и до конца моих дней буду вспоминать о ней с великой нежностью.

Иосиф Прут. «Чудесный дар»

В особняке на Новинском бульваре (ныне улица Чайковского) давался детский бал. Федор Иванович Шаляпин имел обыкновение трижды в году устраивать для своих детей — и их друзей — воскресные утренники.

Праздничный зал, яркие костюмы, музыка, веселье — все это завораживало собравшуюся детвору. Среди приглашенных был и я — восьмилетний мальчик, ученик младшего приготовительного класса, единственный — в гимназической форме.

Юные гости все прибывали — знакомые мне и незнакомые. Радушный хозяин дома, казавшийся нам таким огромным, приветствовал входящих своим громовым голосом. И вдруг в дверях показался... ангел. Весь в чем-то розовом, воздушном.. Это была маленькая девочка, белокурые локоны спадали на ее плечи. Шаляпин поднял ее на руки. Я смотрел на нее как зачарованный... и очнулся, когда услышал голос хозяина:

— Дамы приглашают кавалеров.

И тогда это розовое облако подплыло ко мне и произнесло:

— Я вас приглашаю, кавалер!

Так произошло мое знакомство с Любовью Петровной Орловой, которой в ту пору было шесть лет. С Ирочкой — старшей дочерью Федора Ивановича, моей сверстницей, — мы были на «ты». Но к розовому ангелу я обратиться на «ты» не посмел. Вот с тех пор мы и говорили друг другу «вы».

Прошло тридцать лет и еще три года. Началась война. Перед отъездом на фронт я пришел попрощаться с Любовью Петровной и

Григорием Васильевичем Александровым. Были сказаны какие-то бодрые и вместе с тем грустные слова, незаконченные фразы... Неожиданно Любовь Петровна попросила меня спуститься с нею на улицу. Мы сели в их машину, куда-то поехали и остановились у проходной авиационного завода. Любовь Петровна оставила меня в машине, а сама прошла в здание. Скоро она вернулась, держа в руках две пластинки из пуленепробиваемой стали. На одной из них была наклеена ее фотография.

— Надпись на карточке прочтете только после победы! — сказала Любовь Петровна. Затем она вложила пластинки в нагрудные карманы моей гимнастерки и благословила меня. Так я ушел на войну бронированным.

9 мая 1945 года в Праге я вынул обе пластинки из карманов моей гимнастерки. Левая — та, что прикрывала сердце, осталась нетронутой. А в правой оказалась вмятина: пуля (или осколок) уткнулась в нее... Когда я отделил от пластинки фотокарточку, то прочитал на обороте: «Хотя я и кричала на вас иногда, — знайте: это было по дружбе. От всего сердца желаю вам счастья, желаю вам удачи и чтобы вам было хорошо. Ваша Любовь Орлова».

Прошло еще тридцать, но на сей раз без трех лет с того памятного дня в начале войны. Я пришел к Любови Петровне на ее семидесятилетие и сказал:

— Вот, Любочка, сочинил для вас сценарий. Принес пока только одну страницу. На ней — список действующих лиц. Начинается он с основных. Вы играете Екатерину Алексеевну — императрицу всероссийскую. Следующий персонаж — Григорий Орлов, ее возлюбленный. Он боготворил свою повелительницу, поэтому фильм должен называться: «Любовь Орлова».

Это была шутка. Сценариев для Любови Петровны я не писал: я был только восхищенный зритель, благодарный судьбе за дружбу с прекрасной актрисой.

Я всерьез думаю, что Любовь Орлова сохранила мне жизнь. Как и многим другим. Не авиационной броней, а тем, что мы часто в трудные минуты вспоминали о ней, и чудесный ее образ прибавлял сил.

Сколько лет прошло, а она продолжает одаривать с экрана энергией, радостью, красотой...

Девочка с шаляпинского бала выросла, но в отличие от нас так никогда и не состарилась — и это уже навсегда.

Елена Тяпкина. «Жизнь-творчество

Впервые я увидела Любовь Орлову в середине 20-х годов на сцене оперного театра, руководимого В.И. Немировичем-Данченко. Она играла Периколу в опере-буфф Жака Оффенбаха. Она сразу же покорила меня своим драматическим искусством и голосом — его тембром и тем, как она им владела. Играла она необыкновенно! Я, как и многие зрители, была в восторге от ее дарования.

Встретились мы с нею позже — на съемках фильма «Веселые ребята». Г.В. Александров пригласил меня на роль хозяйки виллы. Каргина снималась в Гаграх. До сих пор в гостинице, в которой мы тогда жили, висят наши портреты той поры.

Мы очень быстро нашли общий язык, хорошо понимали друг друга. Работать с Любовью Петровной было легко и приятно. Она была партнером, о котором можно только мечтать. И атмосфера на съемках во многом была обязана доброму и светлому нраву Орловой.

В те дни зародилась прекрасная любовь Григория Васильевича и Любови Петровны — любовь, которую они пронесли через всю жизнь.

Когда солнце садилось и уже нельзя было снимать, они отправлялись по берегу моря к месту, где обычно купались, — она в халате малинового цвета, он — в синем халате. Это была очаровательная пара. Оба молодые, красивые...

Съемки шли интересно, все трудились с увлечением. Что-то менялось в сценарии в ходе работы, уточнялось. К слову сказать, немногие знают, что в «Веселых ребятах» предполагался другой конец. И он был отснят: проходя по скале, я видела, как внизу мою «дочь» (ее играла артистка Мария Стрелкова) душит в объятиях какой-то страшный волосатый гил. От этого зрелища я теряла сознание и падала со скалы в море, а море от такого крупного «дара» выходило из берегов...

Но падала со скалы не я — это делал облаченный в мое платье Александров. Все Гагры приходили на берег смотреть, как падал в море с большой высоты режиссер в платье... Было несколько дублей... Григорию Васильевичу это давалось, мне кажется, легко, ведь он был прекрасно тренированный, очень спортивный человек. Потом этот финал был забракован и заменен другим.

Много хлопот доставили и съемки с животными. Что стоило, например, уложить корову в кровать! А как пугалась она слепящих юпитеров! Помнится случай с Любовью Орловой, когда бык сбросил ее и она долго болела, но, когда вернулась к работе, снова снималась на спине быка — ни за что не хотела взять дублера.

Через несколько лет мы вновь встретились — в картине «Светлый путь». Я еще лучше узнала Любовь Петровну, мы подружились. Когда шли съемки на ткацкой фабрике в Орехово-Зуеве, мы жили рядом, в одной гостинице. Там я воочию убедилась, какая она труженица. Весь день Любовь Петровна занималась станком, гимнастикой, пением. Она была в полном смысле профессионалом. Вот произнесла реплику из сценария и подумала—подходит ли она к такой легкой, светлой, внешне беззаботной женщине? Подходит. А вот эта реплика? На лице актрисы сомнение... Значит, будут уточнять, искать новую...

Именно тогда я поняла, что у Орловой каждый день и вся жизнь подчинены работе. Я прониклась к ней еще большим уважением. Ее подвижничество, трудолюбие заражали партнеров: рядом с нею нельзя было не отдаться работе всецело.

Как-то во время съемок в Москве Любовь Петровна сказала мне: «Поедемте ко мне сегодня». — «С удовольствием». И лишь по дороге я узнала, что у нее день рождения.

Они жили тогда на улице Немировича-Данченко. Лучшая комната была отдана матери. Любовь Петровна очень любила свою мать. Она была замечательной дочерью. А вся комната матери была завешана портретами и фотографиями Любови Петровны.

Л. Орлова и Е. Тяпкина

В тот день за празднично убранным столом сидели всего несколько человек: Григорий Васильевич, Любовь Петровна, ее мать, сестра, аккомпаниатор Орловой и я. Было очень весело, непринужденно, казалось, нахожусь среди родных, издавна близких людей.

Однажды в перерыве между съемками нас сфотографировали: Любовь Петровна прильнула ко мне и смотрит как-то по-дочернему (хоть мы и ровесницы) снизу вверх. На фотографии она написала: «Дорогой Елене Алексеевне, чудному человеку и доброму товарищу. В память совместных исканий, бесед и волнений... Не забывайте меня! Л. Орлова». И в стороне приписка: «Золушка, 12/VII—40 г.» Любовь Петровна никогда не играла Золушку, но это как бы синоним образов ее лучших фильмов: «Золушка», своим талантом, трудом, верностью завоевывающая счастье. И лучи, которые вы видите на снимке, символизируют, по простодушному замыслу фотографа, это обретенное счастье.

Наивный снимок, не правда ли? Но он очень хорошо передает ту атмосферу, которая всегда связана с Орловой.

Мне больше не пришлось работать с Любовью Петровной, но судьба еще раз близко свела нас.

Э. Гарин и Х. Локшина пригласили меня сыграть в фильме «Принц и нищий». Я выехала в Ригу, где намечались съемки, раньше группы и решила пока посмотреть латвийскую столицу...

Иду как-то по городу — навстречу мне Любовь Петровна и Григорий Васильевич! Мы обрадовались встрече. Они приехали сюда туристами, но по просьбе рижан собирались дать несколько концертов. «Присоединяйтесь к нам.» Меня не нужно было упрашивать. Но успели дать только два концерта: шла вторая половина июня 1941 года.

...В воскресный день утром я пошла в ателье примерить заказанное платье. Возвращаюсь в гостиницу, подхожу к портье: «Хочу заплатить за номер». — «За сколько дней?» — «За неделю, пожалуй». — «Это много. Война началась». Оказывается, пойдя на примерку, я пропустила речь Молотова. Поднимаюсь к себе — телефонный звонок. Любовь Петровна: «Куда вы делись? Мы вас повсюду разыскиваем. Приезжайте к нам сейчас!»

«Волга-Волга», Стрелка

Когда я пришла к Орловой, у нее в номере я увидела, кроме хозяев, Гаука, Бабочкина, Корнейчука, Вирту, Охлопкова, Слободского, Барнета: все они только что приехали в Ригу в связи с подготовкой декады латвийского искусства в Москве.

Александров сообщил: «Я говорил с Москвой, мне сказали, что нас всех переведут в Си-гулду и мы будем там жить, пока не кончится этот инцидент».

Но, увы, это был не инцидент... Я уговорила их возвратиться в Москву.

Когда мы приехали на вокзал, нас окружили москвичи, ленинградцы, которые тоже хотели уехать, но не могли достать билетов... Помню, среди них были артисты Ленинградской филармонии. Любовь Петровна ходила к начальнику вокзала, и ей он не мог отказать... И снова понадобился билет, и снова...

Любовь Петровна захватила с собой большую корзину с продовольствием и все раздала по дороге...

...В 1979 году в кинотеатре «Ударник» отмечалось 45-летие «Веселых ребят», были Александров, Утесов, я. Зал был полон. Пришли не только зрители, а и многие артисты. Подошла моя очередь, я рассказала о тех днях, об удивительно хорошей атмосфере, которая царила на съемках, о Григории Васильевиче как режиссере, о Любови Петровне... А потом показывали фильм — и было радостно и грустно его смотреть...

Когда мне исполнилось 80 лет, я получила много приветственных открыток, телеграмм, среди них были и эти две телеграммы:

«Дорогая, милая и любимая Елена Алексеевна! Горячо и сердечно поздравляю Вас с почетным юбилеем. Желаю доброго здоровья. С чувством уважения и симпатии, с благодарностью за совместную работу в кино и пожеланиями самого доброго и хорошего! Ваш режиссер Григорий Александров».

И вторая: «Дорогая Елена Алексеевна! Поздравляю, люблю и целую Вас. Изгнанный Вами бывший пастух Костя Потехин, ныне ставший все же дирижером. Ваш Леонид Утесов».

Несмотря на большой успех, который имела через 45 лет картина «Веселые ребята», и на чудесные поздравления к моему 80-летию, — к чувству радости каждый раз примешивалась горечь от сознания того, что нет с нами дорогой Любови Петровны Орловой, так рано ушедшей из жизни.

«Светлый путь». Таня Морозова

Рина Зеленая. «Улыбка Орловой»

Все то доброе, значительное, интересное, что можно рассказать о Любови Орловой, рассказывается и теперь, когда ее уже нет с нами. Люди хотят знать о ней, как о человеке и актрисе, больше подробностей — то, что осталось за кадром, за экраном. Это понятно: она была любима. Поэтому нам, кто знал ее, кто имел счастье работать с нею, нужно вспомнить и зафиксировать все то, что удержала память.

Трудно поверить, но у меня нет ни одной фотографии, где я была бы снята с Любовью Петровной. Ни одной. А могло быть сто.

Долгое время мы жили в Москве на одной улице и в одном доме. Я часто видела, как она выпархивает из своего подъезда и, минуя редко просыхающие лужи, влетает в приехавшую за ней машину...

Всегда быстрая и спокойная. Я никогда не видела ее взвинченной или вялой. Казалось — какой-то «автопилот» управляет ее действиями. И всегда собранная, всегда в форме.

Мы не были друзьями-приятелями. Но всегда, по-моему, ощущали приязнь и удовольствие видеть друг друга. Между прочим ‘ Любовь Петровна, при всей ее открытости и доброжелательности, не любила бесцеремонности в отношениях. Есть актеры, которые хотят вас обнять, похлопать по плечу, поцеловать. Встречаясь же с Любовью Петровной, они, ощущая ее дружелюбие, интерес, участие, тем не менее невольно удерживали себя от нее как бы на расстоянии вытянутой руки.

Снимаясь с Любовью Орловой на «Мосфильме» в «Светлом пути», я не раз восхищалась ею — ее профессиональным мастерством, ее выдержкой. Ни капризов, ни придирок. Еще раз, еще дубль — все, как скажет режиссер. В студии холодище. А оператор: «Еще света прибавьте на грудь Любови Петровны, а лицо не трогайте. Так, хорошо... А сейчас отдохните: у нас пленка кончилась». Скорее теплую шаль на плечи — и в гримуборную. Так и не сняли этот кадр. Даже Абдулов не выдерживает: «Самые страшные люди — это операторы, я бы вообще не пускал их на студию. Как только все готово, можно снимать — у них пленка кончилась, перезарядка!» А Орлова улыбается и не злится.

В те годы на съемках было далеко не так, как сейчас, — тяжело было всем работать. Ну и что? Работали, да еще как. И увлеченно, и радостно.

За годы нашего знакомства у нас было немало встреч, разговоров.

Однажды Любовь Петровна рассказывала мне (мы сидели у нее в кабинете) о своих съемках в картине «Веселые ребята». Она уверяла меня, что не было бы такой киноактрисы — Любови Орловой, не сделай ее «своими руками» режиссер Григорий Александров. Естественно, я с этим согласилась: всегда режиссеры «делают» актрис. «Нет, — сказала она, — вы не поверите: у меня не было лица. Понимаете? Меня нельзя было снимать». И она рассказала, что все операторы отказались ее снимать — настолько она была нефотогенична. Ее словам трудно было поверить: она всегда великолепно, безошибочно получается на экране. Любовь Петровна вскочила и сказала: «Я вам сейчас докажу, если вы не верите! Смотрите на мои щеки!» — «Ну, смотрю. Очень хорошие щеки». — «Да вы что?! Их нет. На экране они проваливались совсем. Вместо них были тени и ямы. Да что говорить! Сейчас я вам покажу снимки, которые я никогда никому не показывала. Вот, полюбуйтесь». И она протянула мне пачку фотографий. Я была поражена: лицо на них ее — и не ее. Она еще и еще показывала эти первые свои фотопробы у Александрова — одна хуже другой. И, довольная моей растерянностью и изумлением, стала объяснять, сколько мучений претерпели операторы, пока Григорий Васильевич не разъяснил им, в чем дело и как надо ставить свет, чтобы не искажать лицо, а сделать его выразительным. Она, как девчонка, размахивала фотографиями перед моим носом и хохотала: «Ну, что? Теперь поверили?»

...Так и бежали наши жизни рядом, то разделяясь (одна с концертами — в Донбасс, другая — в Караганду; одна — в Париж, другая — на Северный полюс), то сталкиваясь на улице или в Колонном зале Дома Союзов, или в Ленинграде — на юбилее Дома искусств, а потом снова на студии...

«Весна». Шатрова и Никитина

Во время войны я встретила ее в Алма-Ате. 14 марта 1942 года, перед моим отъездом на фронт, Любовь Петровна . написала в моем альбоме: «Риночка! Мы с Вами встречались в мирное время и во время страшных минут войны. Желаю Вам самого хорошего. Успеха! Здоровья! Покоя душевого и волнений творческих. Теперь мы расстаемся с Вами. Надеюсь увидеть Вас в мирной обстановке во Внукове! Ваша всей душой Л. Орлова».

Мы встретились вновь на съемочной площадке после войны в другой стране — в Чехословакии. Григорий Васильевич Александров снимал фильм «Весна» на киностудии «Баррандов» в Праге.

В этой комедии Любовь Петровна создала два характера, притом противоположных, и была одинаково убедительна и в роли ученой дамы Никитиной, и в роли актрисы Шатровой. Мастерство Орловой казалось безграничным, трудностей для нее словно бы не существовало. Зрителей восхищают и радуют ее великолепный артистизм, безупречный вкус, изящество внешнего рисунка образов, правда поведения, а я, видевшая Любовь Петровну на репетициях и на съемках, свидетельствую: мало кто так работал над ролями, как она. К блистательным результатам она приходила не сразу. Вместе с Григорием Васильевичем по многу раз проходила каждую сцену, проверяла каждую реплику. От них не отставал в этом отношении Николай Константинович Черкасов. Казалось бы — чего тут мудрить, снимается легкая, забавная комедия. Но авторы «Весны» хорошо знали, как сложен, как коварен этот «легкий» жанр, какого мастерства он требует. И преподали всем нам урок художнической честности и ответственности.

Как бы ни было трудно, Любовь Петровна не падала духом. Она была сильным человеком и в творчестве, и в жизни.

Я попала в эту картину случайно (рассказывала об этом в моей книге «Разрозненные страницы»). Мне повстречался на улице Григорий Васильевич, и я спросила его: где обещанная роль в новом фильме? Он сказал, что женских ролей нет. Я: давайте мужскую. Он: мужская такая плохая, что ее выбросили из сценария. Все-таки мне прислали сценарий, и я взамен мужской роли парикмахера-гримера написала роль гримерши. Александров одобрил текст и взял меня в картину.

Съемки шли точно по графику. Вся обстановка работы, ее стиль, новые лица, какие-то неожиданности, приемы в посольстве, где нам были так рады наши люди, — все это заставляло нас всех быть внимательными и сосредоточенными. Работа подвигалась хорошо. Григорий Васильевич был доволен. А Любовь Петровна бывала тронута тем особенным восторгом, которым окружали ее появление. На студии, на концертах ее засыпали цветами. Конечно, она давно привыкла к своему огромному успеху, но пражане превосходили всех в желании выразить ей свою любовь и восхищение. И вот однажды...

Вспоминаю короткий, но очень страшный эпизод нашей работы над «Весной». Вся группа, занятая в тот день на съемках, была одета, загримирована, стоял свет, все были на месте. Не приехали только Орлова, Александров и Черкасов. Это было невероятно.

Григорий Васильевич и Любовь Петровна никогда не опаздывали ни на одну минуту. Значит, что-то случилось. Мы не знали, что все они уже в больнице, что произошла автомобильная катастрофа. Наконец, приехал Григорий Васильевич. Очень бледный, с исказившимся лицом, он рассказывает обо всем, что произошло, с невообразимым хладнокровием. Было страшно слушать, кто-то плакал. В. Телегиной стало дурно.

Мне не вспомнить сейчас подробности этой катастрофы. В больнице оказались Черкасов и Орлова. Через час я была уже там. Меня впустили к Черкасову. Он лежал на койке громадный, с перебинтованной головой. Один глаз и половина лица были открыты. Синяки и ссадины заклеены пластырем. Говорил он глухо, через марлю. Видя мое волнение, старался упокоить меня: конечно, могло быть еще хуже. Он хотел рассказать, как все было, но я ему не позволила.

Л. Орлова в роли миссис Сэвидж. Спектакль Театра имени Моссовета «Странная миссис Сэвидж»

Любовь Петровну я увидела лишь через несколько дней — уже в гостинице. Она лежала в постели очень бледная, но не изменившаяся. Не улыбалась — ей было больно двигать губами. И все же спрашивала, как идут дела на студии. Я ей сказала, что работа продолжается, снимают сцены, где она и Черкасов не заняты, что ему уже лучше, часть головы разбинтована, сняты некоторые швы.

Потом врачи позволили Черкасову работать по нескольку часов в день. Его брали в кадр то со спины, то сбоку: лицо даже под гримом еще нельзя было снимать.

Однажды уже через несколько дней после автомобильной катастрофы Александров слишком резко поднял руку, указывая что-то осветителю, и громко вскрикнул. К нему подбежали, подхватили. И хотя он довел съемку до конца, его отвезли в больницу. Там выяснилось, что у него трещина в ключице. Пришлось и ему лечиться. Но он скоро вернулся к работе, хотя резких движений теперь избегал.

А тут и Любови Петровне разрешили сниматься. Было просто счастьем видеть всех такими же бодрыми и деятельными, как всегда. Картину сняли в срок, она вышла на экраны. Ее и сейчас смотрят зрители разных поколений.

К тому, что сказано многими о Любови Петровне, о ее человечности, трудолюбии, нужно прибавить еще свидетельство о ее мужестве, о силе духа.

...Одна девочка недавно сказала мне: «У Орловой удивительная улыбка, я думаю, что это в кино так специально красиво снимают, для экрана. А как в жизни было, по-правдашнему?» Я рассказала этой Вике (ей 14 лет, и она, как все девочки, больше всего любит кино), что улыбка Любови Орловой несколько десятилетий сияла во всех городах и селах нашей страны, покоряя сердца. У каждого человека, говорила я этой девочке, есть своя улыбка. Природа позаботилась, чтобы у Любови Орловой была именно такая улыбка, которой радовались люди и улыбались в ответ. Еще я сказала ей, что у нашего киноискусства появилось очень много друзей в других странах благодаря картинам, где улыбалась Любовь Орлова. Я рассказала Вике, что однажды (это было в гостях у А.Н. Толстого) Иван Семенович Козловский со свойственным ему остроумием характеризовал каждого из присутствовавших писателей, ученых, актеров. Когда вошла Любовь Петровна, он сказал: «Собственно говоря, можно было бы погасить все свечи — улыбка Орловой способна осветить этот зал».

Евгений Стеблов. «Я так бы хотел ее увидеть...»

Мне придется начать издалека.

Двор наш около Рижского вокзала назывался извозчичьим: там раньше жили извозчики. В некоторых ранних песнях Владимира Высоцкого отражена атмосфера этих мест: он тоже вырос в нашем дворе, который не отличался благонравием. Но меня не трогали. С некоторых пор дружба со мной стала даже необходимостью для дворовых ребят, и отъявленные хулиганы боролись за звание моих телохранителей. Дело было в том, что всем хотелось посмотреть телевизор. Самодельный телеприемник моего отца был первым в округе. Народу набивалось до духоты. Гасили свет. Искрами вспыхивали огненные звезды радиоламп. С обнаженным непонятным для нас нутром, еще не запрятанным в корпус, телевизор, сперва как бы мурлыкая, издавал длинный пронзительный свист, и, опережаемый на мгновение звуком, наконец загорался голубоватый экран размером в половину ученической тетради. Все вскакивали со своих мест. Мы видели живого Ленина. Усталый, изнуренный, только что оправившийся после ранения. Что-то говорил, улыбался и, отвернувшись, уходил по дорожке Кремля, и хотелось окликнуть, вернуть его, остановить притягивающий немой выазительностью фрагмент революционной хроники... Прямо на нас стройными, вышколенными рядами черных мундиров шли в «психическую атаку» белогвардейцы. И мы «подпускали их поближе» и вместе с Анкой-пулеметчицей косили смертельным огнем, а они все шли и шли под барабанный бой. И тогда врывался в кадр легендарный начдив — «впереди, на лихом коне». Взрывалось, гремело над полем боя победное чапаевское «ура!», а трагическая гибель его в бурливой Урал-реке была для нас личной утратой...

Нашей радостью, нашей песней, нашей сказкой, нашей мечтой, нашим женским идеалом была Любовь Орлова...

Суп остыл. Няня стояла с ремнем в руках, а я бил чечетку: «Диги-диги-ду, диги-диги-ду. Я из пушки в небо уйду...» Говорят, что в детстве у человека должно быть как можно больше праздников. Такими праздниками для нас, послевоенных мальчишек, были фильмы Григория Васильевича Александрова с участием Любови Петровны Орловой.

Иногда кто-нибудь из знакомых говорил: сегодня встретил Жарова на Пушкинской площади. Или: видел живого Ильинского у Малого театра. Но почему-то никто из нас никогда не видел, да и не предполагал увидеть где-нибудь в двухэтажном троллейбусе или на улице Любовь Орлову. Это казалось странным. Невозможным казалось. Орлова была для нас не только мечтой, но и тайной...

И вот прошли годы, я стал артистом, играл в театре, снимался в кино. В 1969 году мне предложили перейти из Театра имени Ленинского комсомола в Театр имени Моссовета — в театр, где Любовь Петровна Орлова проработала около тридцати лет. Как известно, учитель не столько тот, кто учит, сколько тот, у которого учишься. Судьба подарила мне творческое общение с Цецилией Львовной Мансуровой, Юрием Александровичем Завадским, Верой Петровной Марецкой, Ростиславом Яновичем Пляттом, Серафимой Германовной Бирман, Софьей Владимировной Гиацинтовой, Фаиной Георгиевной Раневской. Великое удивление, великое счастье, великая честь работать с такими мастерами, иметь право числить себя их коллегой. Но я никогда не мог привыкнуть к тому, что я — коллега Любови Петровны Орловой. Она работала здесь, с нами, в одном здании, на одной сцене, ходила по тем же коридорам, но она оставалась там — в моем детстве, в нашей молодости. Она оставалась мечтой. Ее отделяло от нас пространство. Нет, не стена, не барьер, а именно пространство. И это пространство создавали мы, а не она. Это нам было нужно почти религиозное отношение к ней. Это мы хотели перед ней преклоняться. Она этого не хотела. Однако эта великая женщина мудро осознавала свое положение первой «звезды» советского экрана и полно соответствовала своему предназначению. (Тут, возможно, еще не до конца изучена социальная роль киноактера в современном обществе, тут, возможно, еще есть над чем подумать.) А народную артистку СССР, лауреата Государственных премий Любовь Петровну Орлову в Московском академическом театре имени Моссовета все ласково за глаза называли Любочкой. Потому что скромнее и добрее человека в театре не было. Качества эти дефицитны вообще, а в театре в особенности, ибо актерское дело — жестокое и конкурентное. И не ко всем в театре относятся так сердечно, так нежно.

Если и пользовалась Любовь Петровна высоким своим положением, то только ради того, чтобы помочь другим. Помогала она всем, кто к ней обращался. Писала всевозможные ходатайства, доставала лекарства, поддерживала морально. Она первая поздравляла с успехом и как бы не замечала неудач.

Нам всегда интересны подробности из жизни людей значительных: какие-то частности, происшествия, несуразицы, казусы. Особенно казусы, происшествия, противоречия, которые отличают знаменитостей от простых смертных, а еще более те, что сближают... Предвидя подобный интерес, прежде чем писать эти строки, я обратился не только к своей памяти, но к памяти своих коллег. И вот ведь что интересно: о Любови Петровне почти никто никаких частностей — в указанном смысле — не припоминает. Неразделимое, целостное впечатление оставила она о себе. Любовь Орлова имела правило только светлой стороной обращаться к другим, а все теневое, мучительное оставляла при себе, в глубинах своей души. Чтобы добиться этого, она не позволяла себе расслабиться. Ее требовательность, пожалуй, походила на те жесткие этические установки, которые выдвигал перед собой Антон Павлович Чехов. Когда она шла по театру, все видели — идет Актриса!

Л. Орлова, Ч. Чаплин, Г. Александров

Агния Ивановна Гусева, костюмер, много лет проработавшая с Любовью Петровной, как-то спросила ее: «Отчего вы никогда не раздражаетесь, не срываетесь, отчего добрая вы такая?» «Наверное, потому, Ага, что у меня все хорошо, я счастлива», — вздохнула Любовь Петровна. Это был разговор двух женщин, это был женский разговор.

«Знаешь, Женечка, — пояснила мне Агния Ивановна, — есть нечто большее, чем любовь, оно очень редко встречается: обожание!»

Да, действительно редкие, поразительно, завидно красивые отношения связывали Любовь Петровну и Григория Васильевича Александрова — ее мужа, друга и наставника. Всю жизнь после каждого спектакля Григорий Васильевич встречал Любовь Петровну в театре с цветами. А если почему-либо не мог прийти, то присылал цветы. И среди пышных разноцветных охапок, которыми забрасывали зрители любимую актрису, Любовь Петровна всегда безошибочно угадывала эти «Гришенькины цветы». Они всегда обращались друг к другу «на вы». Может, кому-то это покажется странным, церемонным или искусственным. А зря. Ведь не во всяком языке существует такое различие — «ты» и «вы». Так отчего же не воспользоваться этой деликатной особенностью великого русского языка? Да, в этом была особенная деликатность.

Однажды один из рабочих сцены Театра имени Моссовета отмечал знаменательную для себя дату. Собрал сослуживцев, товарищей, выписал родственников из деревни, всех пригласил, весь театр. Пришли не все. Народная артистка СССР Любовь Петровна Орлова пришла и оставалась с гостями до конца торжества.

Вот пишу, а сам думаю: не создастся ли у читателя слишком уж благостное впечатление об Орловой? Не должно создаться. Потому что никакой благостности в Орловой не было. Была высокая культура, был профессиональный и душевный труд, была и творческая неудовлетворенность, присущая всем большим художникам. Вот роли, сыгранные Орловой в театре: Джесси («Русский вопрос» К. Симонова), Лидия («Сомов и другие» М. Горького), Лиззи («Лиззи Мак-Кэй» Ж.-П. Сартра), Нора («Нора» Г. Ибсена), Патрик Кемпбел («Милый лжец» Дж. Килти), миссис Сэвидж («Странная миссис Сэвидж» Дж. Патрика). Шесть ролей более чем за четверть века. Согласитесь, это не так уж много. Мне кажется, возможности Орловой не были раскрыты в театре до конца. Подтверждение тому — ее последняя роль. Любовь Петровна вошла в спектакль после Фаины Георгиевны Раневской. Нет, «вошла в спектакль» — сказано неправильно. Она создала свой спектакль, создала образ трагически незащищенной женщины, хранившей свою тайну. Тайну актрисы Любови Петровны Орловой. Эта работа по своей стилистике блистательно соответствовала почерку драматурга и стала подлинной удачей, открытием. Думается, своим исполнительским стилем она в чем-то опередила свое время. Нас, молодых, она многому научила.

Уже в больнице, безнадежно больная, Любовь Петровна готовила новую роль...

Я помню тот печальный траурный зимний день, когда мы прощались с Любовью Петровной Орловой. Бесконечная людская вереница вытянулась от площади Восстания до театра на площади Маяковского. Люди шли и шли. Народ отдавал последнюю дань своему кумиру. И добрая половина скорбно склоненных голов принадлежала тому героическому поколению, которое вынесло на своих плечах все тяготы войны с фашизмом. Потому что само эмоциональное ощущение Родины было для советского человека неотделимо от всего, что связано с именем Орловой. Поколение прощалось с актрисой, воплотившей все то светлое, дорогое для всего нашего народа, что он защищал от уничтожения.

...В 1976 году на съемках в Чехословакии я попал в автомобильную катастрофу. И вместо того, чтобы играть роль Трилецкого в картине Н. Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино», очутился в пражском госпитале «Мотол», вдали от родных и друзей. Перенес тяжелые операции. Нелегко было мне, актеру, свыкаться с мыслью о потере профессии. И вот тогда от советского атташе, навещавшего меня, я узнал, что вскоре после войны на съемках кинофильма «Весна» здесь же, в Праге, попали в автомобильную катастрофу Любовь Орлова, Николай Черкасов и Григорий Александров. Я стал думать о том, каким странным образом переплелась моя судьба с судьбой любимой актрисы. Я вернулся к тому мироощущению, которое высветляло мое детство, юношеские мечты и надежды. И эта память помогла мне справиться с собой, не упасть духом, выстоять.

Очень правильно и очень справедливо, что есть такой корабль «Любовь Орлова», что плавает он по морям и океанам, соединяет людей разных стран. Но, может быть, не менее важно другое.

Недавно мой восьмилетний сын спросил меня, куда я собрался. Я ответил: «Ухожу в Дом кино на вечер памяти Любови Петровны Орловой. Помнишь, по телевизору мы смотрели с тобой «Веселых ребят», «Цирк», «Волгу-Волгу», «Весну»?»

— И она там будет? — обрадовался сын.

— Нет, не будет.

— Как жаль, а я так бы хотел ее увидеть!

Вот это важно: актриса живет и будет жить для новых поколений.